Огромный мусорный мешок раздулся на полкомнаты. Довольный проделанной работой, я пробирался ко дну третьего ящика. Теперь я испытывал такое чувство облегчения, что нисколько не жалел о потраченных на уборку двух часах. Выгребая уже последнюю партию бумажек, я наткнулся на тетрадь. Это был мой дневник! Странно, как он сюда попал? Видимо, когда я пять лет назад переезжал в эту квартиру, дневник каким-то образом оказался среди взятых вещей. Значит, все бумажки из нижнего ящика старого стола я, не разбирая, просто перевез сюда и уложил в ящик этого стола. Я даже не посмотрел, что привез! Да уж… Оказывается, я вел дневник. И правда ведь вел! Я посмотрел на дневник. Обычная тетрадь в синей обложке. Толстая. Исписана почти вся. Когда я стал делать записи в этой тетради, мне было, по-моему, лет пятнадцать. Интересно (или, скорее, подозрительно), что в таком возрасте, когда меня должны были интересовать одни девчонки, я думал о чем-то другом, возможно, более взрослом. Я полистал дневник. Начиналось все вполне предсказуемо: с любви. Я тогда был влюблен в Янку Терейкину. Она была на два года меня старше, и поэтому никогда не обращала внимания на меня как на потенциального кавалера. Да и по-дружески общаться у нас не получалось: для школы два года – это огромная разница, целая возрастная пропасть. А я был очень влюблен. Причем влюблен романтически, самоотверженно, как меня научили любить наивные сказки, глупые фильмы и излишне восторженная мать. Однако мои романтические представления не заставляли меня вести себя по-романтически предсказуемо: я не надоедал Яне признаниями, не штурмовал цветами и конфетами, не искал случая состроить из себя героя. Я сразу решил (опять же спасибо романтике и маме), что первая любовь должна быть платонической, безответной, воспитательной, и поэтому старательно терпел в своем сердце это мучительное чувство. Любовь, видимо, активировала мой мозг, не найдя выхода наружу: я стал очень много читать (возможно, желая отвлечься) и думать. Мне было необходимо постоянно находить вопросы и затем находить на эти вопросы ответы. Я вырабатывал свое мировоззрение. Я думал о смысле жизни, о предназначении человека, о роли любви в человеческой жизни, о Боге, о религии, об эволюции, об устройстве общества. Примерно два с половиной года выпали из моей памяти, потому что они были лишены событий: я погрузился в свой внутренний мир и перестал интересоваться миром внешним. Мой мозг все время находился в состоянии размышления, был сосредоточен на внутреннем, глубинном, и не фиксировал внешнее. Ну, по крайней мере, я могу только так это объяснить. И в этот период, помню, у меня появилась необходимость делиться с кем-то своими размышлениями, рассуждениями, слышать чье-то мнение. Мои родители не могли дать мне всего этого, потому что просто не воспринимали меня всерьез, я для них был маленьким и глупым, а они ведь "жизнь прожили". (На эту фразу мне все время хотелось возразить: "И ничему не научились!", потому что я, если честно, никогда не одобрял поведение своих родителей. Хотя когда я повзрослел (то есть мне перевалило за двадцать), я стал понемногу их понимать и видеть больше смысла в их поступках. Но это уже отдельная история.). Мои сверстники были заняты другими проблемами, более соответствующими их возрасту и развитию. И я стал записывать свои мысли в эту тетрадь. Так, записи о любви и моих сердечных страданиях стали перемежаться с философскими рассуждениями. Порой я записывал две противоположные точки зрения, потому что мне обе казались справедливыми, я не мог определиться, иногда моих "позиций" было больше. Я открыл тетрадь наугад. В углу листа помета: Франкенштейн как персонаж. Весь лист и два последующих исписаны мелким почерком, много сокращений и условных значков. Все-таки многочисленные лекции меня кое-чему научили.
"Познать Бога можно, познав самого себя. Гуманисты эпохи Возрождения выдвинули совершенно новую концепцию Истины. Здесь важно оговориться, что некие ранние идеи были привлечены к рождению их "переоценки ценностей". Истина одна, но подходов к ней, сторон, с которых Истину можно оценивать, множество. Это многообразие граней целого делает Истину доступнее, понятнее, ощутимее, если таковой эпитет вообще применим к возвышенному и уже в своей сущности почти недостижимому концепту "Истина"…" (Прочитав слово "концепт", я вспомнил, кому обязан излишней привязанностью к этому слову, и невольно улыбнулся).
Я перевернул еще несколько страниц, потом еще и еще, пока не добрался до конца тетради. На последних страницах были стихи, стихи же были вложены в тетрадь сзади – много– много тетрадных и простых листов, исписанных моими стихами. Да, и угораздило же меня так поддаться романтичности, чтобы начать писать стихи! Я просмотрел несколько наугад, потом стал читать более последовательно. Одно за другим я вынимал стихотворения из общей стопки и жадно впивался в тексты глазами. Пока я читал стихи, в моей памяти всплывали давно забытые картины из моей юности. Я видел себя, наивного, милого в своей наивности мальчика с душой взрослого человека. Среди прочитанных мной стихотворений попадались даже написанные от лица девушки. Помню, я писал подобные стихи, когда мне хотелось представить чувства, которые могла бы испытывать в подобной ситуации девушка или женщина, когда мне хотелось понять существо противоположного пола. Возможно, такие эксперименты были навеяны банальным любопытством, а возможно, я таким образом пытался найти способ покорить сердце своей музы. Из прочитанных стихотворений я выбрал несколько и отложил их к стопке с записками. Кажется, я знаю, что сделаю с этими стихами…
* * *
Любви, даже самой сильной,
Короткий назначен срок.
И даже любви взаимной
Время не будет впрок.
Сердце, надеясь, бьется,
Душа, ожидая, болит;
И если любовь проснется,
То ненависть мирно спит…
Когда душа безмятежна,
Не тронет ее печаль.
Но чувство любви неизбежно,
Его не минуешь. А жаль…
* * *
Летит снежок, в ночи играя,
Не дует ветер, вьюги нет;
И с наслажденьем я вдыхаю
На грусть свою с небес ответ.
Жива природа, мягкий сон
Окутал мир сует и тщеты;
И погружает в негу он
Ручьи и водопады Леты…
И я смотрю на этот снег,
Что белым стелется настилом,
И кровь свой замедляет бег:
Я засыпаю вместе с миром…
* * *
Забыто? – Нет. Разрушено? – Быть может.
Воскреснет ли разбитая мечта?
Душой я стану чуточку моложе,
Но сердце повзрослеет навсегда.
Я буду вспоминать? – Да, буду.
Я буду вспоминатьмечту порой.
Но я должна забыть, и я забуду,
Забуду, что я помню образ твой…
* * *
Сон, жестокий сон опять меня разбудит,
И злая греза чувства оживит.
Не помню я того, что с нами будет,
Но сердце вновь поверить разрешит.
Слез, горячих слез врачующая свежесть,
Любви отвергнутой пьянящий аромат,
И бесконечная навязчивая нежность
Ключом коснется затворенных врат…
Тебя, зачем тебя я снова обнимаю
И не противлюсь ласковым речам?
Ведь я тебя совсем не понимаю.
Но понимать порой совсем не нужно нам…
* * *
Река Мирозданья свой бег продолжает,
И нет ей дела до нас.
Ей все равно, что здесь кто-то страдает,
Возможно, в последний раз.
Все дальше и дальше, к пределу Вселенной
Ты воды свои пронесешь.
Познаю я Вечность, тобой напоенный,
Но дважды в тебя не войдешь…
Рожден из нее, в нее ты вернешься,
Закончив свой кряжистый путь.
Испив из нее, уже не проснешься,
Не торопись же, Поэт, уснуть…
* * *
Пусть сердце не ропщет на горькую долю,
Любовью нечаянной не упрекнет;
Годы прошли, долгожданную волю
Судьба мне в награду вернет.
Что было, то было, напрасно жалеть
О том, что сбылось и не сбылось.
Сумев проиграть, я сумела прозреть,
Мне многое в жизни открылось.
Мечту растоптав, надежду убив,
Я снова согласна жить.
Пускай я страдала, тебя полюбив,
Теперь я могу не любить…
Да уж, видимо, я был мазохистом. Я снова полистал тетрадь. Удивительно, как много в ней оказалось записей. Я наткнулся на один из своих рассказов, не законченный. Полистал еще. А вот этот рассказ я старался закончить, старался, чтобы потом куда-нибудь его отправить, на какой-нибудь конкурс. Или в какое-нибудь издательство. Не помню точно, но, по-моему, я даже опубликовал его на каком-то литературном сайте. Под псевдонимом. Как-то боязно мне было врываться в мир литературы ни с того ни с сего и везде раскрывать свое инкогнито… Наверное, я скромный. Или трус. Ведь если бы все узнали, что автор я, и начали бы меня и мое творчество критиковать, то я бы расстроился… Я сел на диван и стал читать.