- Спокойно, спокойно. - Аркадий поддержал покачивающегося Валерку. - Господа, я соединяю руки этих двух молодых людей для счастья, а значит, процветания во всеобъемлющем смысле этого слова. Ура!
Кто-то пробасил "многие лета". "Священника сюда!" - взвизгнул пьяный женский голос. "Дура, это ж помолвка, - загудел тот же бас. - А вот святой образ не помешал бы для внушительности".
Валерка снова покачнулся и, чтоб не упасть, вцепился в плечо Светланы. В этот момент погасла елка. Оля услышала какую-то возню, приглушенные задыхающиеся голоса, громкое "Не пущу!" Когда вспыхнула люстра, она увидела, что Аркадий держит Валерку за обе руки и за что-то отчитывает.
* * *
"Милая Татуша!
Я бесконечно рада твоему последнему посланию - оно оказалось так кстати. Я тебе уже писала о Валерке, ты в общих чертах представляешь, какие у нас с ним отношения. Вчера он затащил меня к себе на встречу Нового года, где я оказалась среди людей, поглощенных погоней за материальными благами. Не скажу, чтоб сей сорт был для меня нов, но, Боже мой, как же они мне чужды. И в то же время так их жаль, хотя один из этих людей, некто Аркадий, подвозивший меня домой (Валерка набрался до чертиков), изрек на прощание со снисходительной грустью: "Мадам не на то растрачивает молодую жизнь. Мне искренне вас жаль".
Но дело не в них. Дело в том, что Валерка, как мне кажется, натура одаренная, тонко чувствующая, но слишком зависящая от среды таких вот аркадиев. Я бы, конечно, могла их всех разогнать, но для этого… Сама понимаешь, что нужно для этого. Как, как мне помочь ему вырваться из болота? Танюша, поверь, я в таком отчаянии, что ничем не могу ему помочь!
На каникулы не приеду - домой не тянет, а так… Никому я в Москве не нужна. Но, как говорится, что посеешь… Я тут, в глуши и тиши, пытаюсь анализировать некоторые свои скоропалительные поступки в прошлом, так сказать, глянуть на них в ретроспекции, и все больше и больше прихожу к выводу, что далеко не всегда была на высоте…"
* * *
Миша пришел на занятия подавленный. "Наверное, опять дома нелады", - решила Оля. Пока он отогревал у печки руки, в класс дважды заглядывала зловредная Инесса, каждый раз как бы нехотя прикрывая за собой дверь. Наконец Миша сел за рояль и вопрошающе взглянул на Олю.
- Давай, давай. Не заставляй жюри долго ждать. Тем, кто слишком долго примеряется, мне кажется, снижают баллы. Начнем с Баха.
- Ольга Александровна, я так больше не могу.
- Что случилось дома?
- И дома, и везде. И вообще я невезучий.
- Что значит - везде? А твоя пятерка на экзамене. Это что, невезение?
- Знаете… знаешь, уж лучше бы они влепили мне трояк. А то говорят, будто эту пятерку я заслужил… ну, сама понимаешь как, - едва слышно выдавил Миша.
- Ничего не поняла.
- Ну, вроде бы я по бедности плачу тебе не деньгами, а…
Оля не знала, смеяться ей или плакать от такой пошлейшей глупости. В подобных случаях она чувствовала себя беззащитной, беспомощной, а тут еще надо было и Мишу защитить - в его возрасте подобная грязь воспринимается особенно болезненно.
- Миша, наплюй на всех. Как говорит один мой знакомый, все кукольный театр - посмотрел и забыл. У нас с тобой есть четкая цель, а все остальное чепуховина. Верно? Кстати, я, кажется, догадываюсь об источнике всех этих мерзких сплетен.
- Скорей бы в Москву. Там все иначе будет.
- Ошибаешься. В Москву, впрочем, ты скоро поедешь.
- Только с тобой.
- Ты же знаешь, мне там нечего делать! - Оля точно спорила сама с собой.
Миша помолчал. Потом спросил:
- Как ты можешь жить вдали от человека, которого любишь? Себя мучаешь и его. Я много думал об этом, читал…
- И что же ты вычитал?
- Если любишь по-настоящему, о себе нужно забыть.
- Ты еще ребенок, Миша.
- Ты не умеешь любить. Ты гордячка, оттого и бессердечная.
- Ты об этом в книге вычитал?
- Нет, я сам так думаю. Если любишь, прощаешь абсолютно все. Не умом, а сердцем. Вообще-то научиться любить невозможно. С этим даром нужно родиться. И еще: любить между делом нельзя. Это - главнее всего остального.
Миша смутился и отвернулся к окну.
Оля прижалась спиной к горячей стенке, ее кожу пронзили острые буравчики жара. Но и жару не унять дрожи от Мишиных слов, волной прокатившейся по телу. Прав, тысячу раз прав этот мальчишка, который сам, наверное, еще не испытал любви. Впрочем, кто знает…
- И что мы с тобой будем делать дальше? - прервал ее раздумья голос Миши. - Честно говоря, я бы уже не смог жить без наших уроков, бесед…
- То, что и делали до сих пор. А что, собственно говоря, изменилось?
- Ты не боишься?
- Чего? Сплетен? Нет. И тебе не советую. Помню, бабушка говорила: "На каждый роток не накинешь платок". Будь выше этого.
- Мне-то что, а вот зловредная Инесса тебе яму роет.
Оле вдруг сделалось весело.
- Пусть роет. Опять же, по поговорке, сама в нее и попадет.
Миша глянул на Олю благодарно и с озорством.
- А мы ее закопаем! И памятник закажем. Я к ее похоронам разучу "Танец маленьких лебедей".
Он подскочил к роялю и стал играть по слуху.
- Эк хорошо ты, Мишка, наяриваешь! Заслушаешься. И веселое можешь, и печальное, - сказал появившийся на пороге сторож дядя Федя. - И с чего тебя наша Комендантша невзлюбила? Велела мне на время каникулов все классы замкнуть и никого без ее разрешения в училище не впускать. Даже учителей.
- Но ведь у нее нет такого права! - вырвалось у Оли.
- С начальников прав не требуют. Но вы играйте - сегодня Комендантша на именинах у крестной гуляет, навряд ли сюда зайдет. А вот уж завтра…
Дядя Федя беспомощно развел руками.
- Спасибо, дядя Федя. Оставьте ключи - я сама запру.
- Ты уж не серчай на меня, Ольга. Должность у меня такая, чтоб слушаться. Да и над тобой она начальница.
И он зашаркал по коридору подшитыми резиной валенками.
- Вот видишь, Миша, а ты хотел, чтоб я в Москву уехала. Тогда зловредной Инессе при жизни придется памятник ставить - богиня Виктория во славе.
* * *
Василий Андреевич Акулов жил в маленькой двухкомнатной квартире на современной окраине. В одной комнате стояли впритык два ободранных "Блютнера", стены тесно облепили самодельные стеллажи с книгами. Во второй висели и стояли возле стен картины в золоченых рамах. Посреди комнаты возвышалась застланная серым байковым одеялом допотопная кровать с никелированными спинками.
- Картины я вам после покажу, а сейчас пошли пить чай. Вы не обидитесь, если мы попьем его на кухне? - спросил Василий Андреевич и сам же ответил: - Конечно, не обидитесь, - у вас в Москве даже званые обеды и те на кухне устраивают. Что ж, быт и в самом деле нужно упрощать. У меня, как видите, он упрощен до предела.
Акулов улыбнулся.
- Посуды хорошей у меня, к сожалению, не осталось, - говорил он, наливая крепкий чай в дешевые фаянсовые кружки. - Сервизы пришлось продать, когда болела Елена, серебряные ложки тоже перекочевали в комиссионку. Но это не главное в жизни, правда, Ольга Александровна? Вы знаете, я так рад, так рад вас видеть!.. Ну, как вам здесь живется?
- Василий Андреевич, я пришла не жаловаться и не плакаться, но… короче, Инесса Алексеевна запретила нам с Лукьяновым заниматься в училище в дни каникул. Для Миши это настоящая трагедия. Он, конечно, виду не подает, но парню просто негде заниматься. Уж я не говорю о непедагогичности подобных методов.
- Кудрявцева все никак не успокоится. А пора бы, - задумчиво произнес Акулов. - Она и мне в свое время пыталась отравить жизнь.
- Так это она… сочинила ту анонимку? - вдруг догадалась Ольга.
- Вы и про это знаете? Хотя ничего удивительного - мы же живем в небольшом российском городке. Быть может, именно в том и состоит его очарование, что здесь все друг про друга все знают, интересуются твоей личной жизнью, нередко даже устраивают ее за тебя…
Оля с улыбкой слушала его.
- Вот вы уже улыбаетесь. Это замечательно. - Он выбрал из вазочки самую вкусную конфету и протянул ее Оле. - Так уж устроены наши соотечественники, и это, на мой взгляд, симпатичная черта. После смерти жены я почти год прожил в швейцарском городке неподалеку от Берна. Скорее даже его можно было назвать деревней. Ближайшие соседи в лицо меня не знали, и если я по нескольку дней не выходил из дома, им и в голову не приходило справиться о моем здоровье.
- По мне пусть лучше оставят в покое, чем лезут в душу грязными руками.
- Да, у Кудрявцевой они на самом деле не очень чистые. Но ей тоже не позавидуешь: денно и нощно ломает себе голову над тем, чем бы вам насолить. Тяжкая работа. Ну, довольно об этом. Давайте лучше сыграем с вами ля-мажорный квартет Моцарта. В этой музыке столько света и добра.
Играть с Акуловым было одно наслаждение. Он знал на память обе партии, вел в ансамбле, ни в коем случае не подчиняя собственной воле. Когда отзвучал последний аккорд, он вскочил со своего стула и галантно склонился над Олиной рукой.
- Вы и Моцарт - какое восхитительное сочетание! Не забывайте об этом ни на минуту.
Когда прощались, Акулов крепко сжал ее руки в своих сухих ладонях и сказал, заглядывая в самую глубину глаз:
- Не сдавайтесь. Вы даже представить себе не можете, как вы тут нужны. Вы как свежий морской бриз. Да, а Лукьянова присылайте ко мне, - буду только рад.
Он стоял на лестнице, пока Оля не хлопнула дверью подъезда.