Большинство художников добавляет в портрет что-то от себя: разрез собственных глаз или очертания губ. Если у вас безвольный подбородок, разве можно смириться с тем, что у героя картины он решительнее вашего? Когда я занимаюсь копированием, то не позволяю себе ничего подобного; это было бы предательством по отношению к автору оригинала. И все же мне необходимо увидеть то, за что я могу зацепиться. Это может быть нечто неосязаемое - не черты лица, не колорит и даже не возраст героя. Самое знакомое лицо, в том числе ваше собственное, есть нечто большее, чем форма носа и наклон головы. (Вот почему людей часто удивляют их фотографии; этот застывший глянцевый образ не имеет ничего общего с тем, как они видят себя сами, с их истинной сущностью, которая постоянно меняется.) Когда ты пишешь лицо, то можешь правильно передать каждую черточку, цвет, форму, очертания, особые приметы, и все же что-то ускользнет! Может быть, это "дух" или "душа"? Но в наши дни большинство людей считает эти понятия слишком сентиментальными. Выражение? Характер? Слишком плоско, скучно и не охватывает всех оттенков значения, которое я ищу. Скорее, сущность. То, что объединяет видимое и подспудное.
В моей работе есть тайна, которую трудно объяснить словами. Могу сказать только одно: если мне удалось "точно" (выражение Джорджа, не мое) передать характер давно почившей дочери фермера, то только потому, что я увидел в ней Элен. Точнее, не в ней самой, а в ее прямом спокойном взгляде. Именно его и заметил Джордж. А мой разум сразу просигнализировал: "Это Элен!"
Она пришла в тот момент, когда я работал в комнате, которую Джордж использовал как запасник: это был длинный узкий чердак с низким потолком и окном в наклонной крыше, темный и очень холодный. Руки у меня болели, и я с трудом удерживал кисть. Элен сказала:
- Хочешь, я разотру их? О Господи, должно быть, ты совсем окоченел! Разве у Джорджа нет электрообогревателя?
Она отменила утренний прием и "заскочила" сюда, чтобы увидеться со мной. Было уже начало второго. Илайна уехала в атлетический клуб, а потом собиралась встретиться с Клио за ланчем. Джордж впустил Элен и немного поболтал с ней, потом запер магазин и уехал за дочерью. Сейчас Элен сидела на верстаке для окантовки картин, который я отодвинул к стене, чтобы освободить больше места для своих мольбертов. На ней были высокие кожаные сапоги и длинное темно-синее пальто с золочеными пуговицами, в котором чудилось нечто военно-морское; ее лицо, оттененное стоячим воротником, было бледным и осунувшимся.
Я сказал:
- Кажется, где-то за ящиками есть обогреватель, но я не хочу прерывать работу и искать его, иначе мои суставы окончательно застынут. И тебе тоже не советую - испачкаешь свое красивое пальто. Оно новое, не правда ли? Что, наступил очередной магазинный запой?
У нее совсем вытянулось лицо.
- Не переживай, - бросил я. - Теперь мне нет дела до того, как ты тратишь свои деньги. Впрочем, меня и раньше это не слишком волновало. В конце концов, ты это заслужила. Прекрасно выглядишь. Сапоги тоже новые?
Она негромко зарычала от гнева. Я продолжил:
- Если хочешь кофе, то внизу, в кабинете Илайны, есть чайник и банка растворимого.
- Не нужно мне никакого кофе. Прошу прощения, я помешала тебе творить.
- Перестань! - В ее голосе звучало горе, которому я не мог помочь. И все же был обязан. Мы были обязаны помогать друг другу. Я сказал: - Извини. Если бы я не был так занят…
- Просто я с утра отвратительно себя чувствовала, - пробормотала она. - Ужасный холод. И ночь была холодная. А тут еще ветер и дождь…
Я сказал:
- Надеюсь, Тим сейчас там, где тепло и сухо. Он всегда мог позаботиться о себе. Я имею в виду, физически. Он…
- Поэтому я вышла и купила себе новые сапоги и пальто. Просто чтобы отвлечься. Хуже всего, что это помогло; на пару часов я почувствовала себя человеком.
- Что ж, это лучше, чем ничего. Может быть, съездим куда-нибудь пообедать?
- О Господи, я не голодна. А ты не хочешь…
- Мы могли бы пойти в паб. Это не займет много времени. Виски тебя согреет.
Элен покачала головой. Потом слезла с верстака. Ее зеленые глаза напоминали куски стекла. Вдруг она вздрогнула и сказала:
- Я в порядке. Так же, как и ты. Это все ожидание. И неизвестность. Ну, ты меня понимаешь… Что, работа близится к концу? Джордж прислал мне приглашение на презентацию. Думаю, будет лучше, если я не приду. Я и сама не знаю, хочется ли мне приходить. Впрочем, глупо ломать себе голову. Какая, в сущности, разница?
Я сказал:
- Постарайся не переживать. Выжить можно только одним способом - делая дело. То, что нужно делать. Держаться за то, что ты умеешь. Иного не дано. Нет смысла убиваться. Его найдут. Или он сам объявится…
- Ты веришь в это?
- Свято.
Она посмотрела на меня. Я посмотрел на нее. Потом положил кисти и палитру. Протянул руки. Она сняла перчатки, взяла мои пальцы и начала растирать и массировать их. Для женщины у нее слишком крупные руки. Красивые и умелые. Я сказал:
- Ты делаешь мне больно.
- Извини. У тебя сильно распухли суставы. Тебе поможет ванночка из горячей соленой воды. - Она отпустила мои руки и сунула ладони подмышки, зябко обняв себя. - Если бы мы могли снова отвести его к тому доктору…
К какому? Их было слишком много. Но никто так и не сумел ему помочь. Или это Тим не позволял себе помочь. Он притворялся, что выполняет все назначения, а сам лгал нам и выбрасывал таблетки. Я сказал:
- Нет смысла повторять пройденное. Ты же знаешь, мы пытались.
- По-твоему, это единственное, что имеет значение? То, что мы пытались?
- Нет. Имеет значение то, что мы потерпели неудачу. Точнее, так было до сих пор. Когда он вернется, попробуем еще раз. А сейчас нам остается только одно: ждать. Строить планы мы не можем. Все будет зависеть от него. От того, как он себя чувствует и что с ним случилось.
- Когда он вернется, - без всякой интонации повторила Элен. А потом с видимым усилием заставила себя сказать: - Раз уж я здесь, ты мог бы заодно показать, что у тебя получилось.
Она посмотрела на картины и не узнала себя. Промолвила, что мне пришлось изрядно поработать. Хотя это следовало считать похвалой, я был уязвлен.
- Только и всего?
Она решительно пожала плечами.
- Они все кажутся мне хорошими. Что я могу сказать? Ты ведь не стал бы высказывать свое мнение о том, хорошо или плохо я поставила пломбу. Да я и спрашивать бы не стала. И не ждала бы, что ты можешь это оценить.
- Я бы понял, если бы это были мои зубы!
Элен не улыбнулась. Она сжалась от обиды. Или разочарования.
- Тебя никогда не интересовало мое мнение. Никогда.
- Это неправда.
- О, ты всегда спрашивал меня. Но только для того, чтобы унизить. Что бы я ни говорила, все было неправильно. А если бы я сказала, что ты гений, ты бы меня высмеял.
- Потому что решил бы, что ты надо мной смеешься.
- Это ты надо мной смеешься!
Теперь она улыбалась - уныло, насмешливо, но с удовлетворением. Мой вечный спарринг-партнер, подумал я. И внезапно ощутил сосущую боль утраты.
Мы могли бы попытаться стать друзьями. Но мне нечего было ей предложить. Стремясь успокоить и позабавить Элен, я сказал, что единственная картина, которая еще не получила разрешения на вывоз, не кажется мне подлинником.
- Конечно, Джордж думает, что я ошибаюсь. Что ж, возможно, и так. Но с ней связана история, которая кажется мне знакомой.
Я рассказал ей про "Титуса". Она слушала, не сводя с меня мрачного взгляда. Наконец я промолвил, отчаянно желая добиться от нее ответа:
- Людям определенного типа приятнее всего придумывать новые способы одурачивать простаков. На такие вещи был мастак мой отец.
Элен ответила:
- А тебе не кажется, что пора уже забыть об этом? - Она произнесла это спокойно, но в ее глазах таилась угроза.
Несколько дней назад мы вместе ездили к моей бабушке. Энни-Бритва улыбнулась Элен, но не узнала ее.
- Милая, твое лицо мне знакомо, но я стала забывать имена.
Элен сидела рядом со старухой и держала ее за руку. Как всегда, мы взяли с собой фотографии моей матери, мои, Мод и Тимоти. Элен нашла бабушкины очки и подала ей.
- Это ваши дочери. А это внук. - Раньше фотографии помогали Энни-Бритве связать воедино разрозненные воспоминания, и эта маленькая победа всегда радовала ее. Однако на этот раз все было по-другому; она посмотрела на фотографии растерянно, потом на ее лице отразилось смятение. Элен уже хотела убрать их и достать скромные подарки, которые мы приготовили для старухи, - кружевной носовой платок, кремы с перечной мятой, крошечную бутылочку бренди. Но тут глаза Энни засияли совсем как прежде, словно в нежилой комнате включили электрическую лампочку.
- Вот он, - сказала она, тыча в мою карточку тонким скрюченным пальцем.
- Ваш внук, - подсказала Элен, и Энни-Бритва вспыхнула.
- Дуреха! Думаешь, я это не знаю?
- А его отца вы помните? - спросила Элен, пользуясь моментом прояснения сознания. В глазах старухи блеснул гнев.
- Кто говорил о его отце? Я ничего не говорила, правда? - И старуха обиженно захныкала: - А ты кто такая, девчонка? Зачем суешь нос не в свое дело?..
Элен продолжала ждать моего ответа.
- Ты вспомнила про Энни? Ради Бога, она же в маразме… - пробормотал я.
- Но у нее бывают просветления.