На предплечьях мальчика красовались синяки всех цветов радуги. Он пытался прикрыть их маленькими ладошками, в отчаянии глядя на меня, и шмыгал носом, на конце которого вновь повисла капля. Когда я поднял его, собираясь завернуть в полотенце и посадить к себе на колени, то заметил на его бедрах и ягодицах алую сыпь. Как будто его сажали на иголки. Или били щеткой с жесткой щетиной. Я досуха растирал его полотенцем, покачивал на коленях и бормотал какие-то глупые утешительные слова:
- Ну вот, милый, так-то лучше… Тебе теплее, правда? А теперь нам нужно только одно: хорошая чистая пижамка…
Я отнес мальчика в его спальню, нашел в комоде пижаму и вручил ему. Меняя простыни, я старательно держался к нему спиной, чтобы он успел переодеться, застегнуться на все пуговицы и прийти в себя.
- Умница, - сказал я, перевел дух и вдруг с изумлением понял, что не он один нуждается в сокрытии следов преступления. Наверно, Барнаби тут же почувствовал это; он смущенно улыбнулся мне, как заговорщик, и очень тихо хрипло прошептал:
- Не говори маме.
Не зная, что ответить, я поднял его на руки и прижал к себе. Руки мальчика крепко обхватили мою шею. Я поцеловал его, опустил на кровать и сказал:
- Такое случается со всеми. Я уверен, что она не хотела обижать тебя и теперь жалеет о случившемся. - Высокий, костлявый лоб Барнаби перерезала задумчивая морщина. Я спросил: - Посидеть с тобой? Или ты думаешь, что сумеешь уснуть сам?
Он прошептал:
- Если хочешь, можешь прочитать мне ту книжку про кота. Билли сказал, что ему понравилось. Честное слово.
Он уснул в середине "Сэмюэла Уискерса". Я положил Билли ему под одеяло, забрал мокрые простыни, спустился по лестнице и сунул их в стиральную машину. Вынул тарелки из посудомойки. Накрыл стол для завтрака. Принял ванну, побрился и оделся, продолжая ругать себя за глупость. Я должен был знать. Хотя откуда? Я читал об этом в газетах, но не мог даже представить, что такие вещи может делать знакомый мне человек. Это не укладывалось у меня в голове. К тому же я ни разу не видел, чтобы Клио шлепала сына. Купая мальчика, я пару раз замечал странные синяки и ссадины, но до сих пор думал, что это последствия игр, вполне естественные для здорового резвого ребенка. Дай-то Бог, чтобы это случилось впервые…
В семь часов я заварил чай и отнес его наверх. Клио выпила его, сидя в постели, ее лицо разрумянилось со сна. Я неохотно сообщил:
- Барнаби проснулся среди ночи. Он намочил постель; мне пришлось переодеть его и сменить…
- Дрянь такая. Я думала, он перестал.
Она не чувствовала за собой никакой вины! Я сказал:
- Клио! Дело не в этом. Я заметил у него синяки.
- О Боже! - Она потянулась за очками, надела их и сердито посмотрела на меня.
- Ты не хочешь рассказать мне, что случилось?
Она испустила вздох великомученицы.
- Ох, иногда он достает меня. Он может быть настоящим гаденышем. Ты никогда этого не замечаешь, правда?
- Что он сделал? Впрочем, что бы это ни было… ладно, неважно. Должно быть, он сильно расстроил тебя.
- Тебе ведь нужно работать в тишине, правда? Ты не хочешь, чтобы он входил и мешал тебе. Вертелся и шумел. Я не могу все время следить за ним. А запереть его в моей комнате ты не разрешаешь.
- Он мне не помеха. Шум меня нисколько не беспокоит. А когда я работаю, мальчик меня ничуть не отвлекает. - Да, несколько раз Барнаби входил ко мне в мастерскую, мирно сидел в углу и играл пузырьками с гуашью, которые я сам ему дал. И Клио знала об этом. Я сказал: - Он прекрасно понимает, что когда я занят, то разговаривать с ним не могу.
- Конечно, не можешь. И он такой чувствительный! Ты твердишь это как попугай. Словно я не такая, словно у меня вообще нет никаких чувств! Ты думаешь только о нем, а на меня тебе наплевать!
- Наоборот. Я думаю о вас обоих.
- Ты не любишь меня! - воскликнула она.
- Глупышка. Я люблю вас обоих… - Я на мгновение осекся, поняв, что сказал это впервые, а потом быстро продолжил: - Возможно, все дело в том, что Барнаби еще не освоился в школе. Со временем все наладится. Думаю, пока что это для него серьезное испытание. Весь этот шум и суета… До сих пор он почти не общался с другими детьми…
- Ты снова о нем! Он тебе дороже, чем я! Хочешь сказать, что я плохая мать? Так вот, ты ему не отец и не имеешь права вмешиваться. Если ты и дальше будешь вести себя так, я просто уйду и заберу его с собой, как ушла, когда моя мать… - Фраза осталась неоконченной. Видимо, Клио сказала больше, чем собиралась. Она посмотрела на меня с опаской и пробормотала: - Прости. Прости меня… Я подумала об этом, когда в первый раз легла с тобой в постель.
Смысл этой печальной маленькой речи был довольно зловещим. Я многое мог бы сказать в ответ; точнее, был обязан сказать. Но Клио казалась такой испуганной и подавленной, что я смягчился и ответил:
- Конечно, ты дорога мне. Мне очень жаль, если ты раскаиваешься в том, что легла со мной в постель. Правда, если память мне не изменяет - что делать, старики забывчивы - кажется, ты сделала это довольно охотно.
- Если бы ты любил меня по-настоящему, то женился бы на мне, правда? Но ты не женишься. Тебе нравится, что я рядом, нравится спать со мной, но при этом ты относишься ко мне как к какому-то домашнему животному. Я полезнее кошки или собаки, потому что могу готовить, выполнять поручения, открывать дверь, но этого недостаточно, чтобы воспринимать меня всерьез. Ты называешь меня глупышкой и действительно так думаешь. Я для тебя дурочка, и больше ничего!
Несчастная Клио зашмыгала носом, и я протянул ей коробку с бумажными салфетками.
- Я не хотела сделать Барнаби больно. Сама не понимала, что делаю, пока не увидела синяки. Не понимаю, почему он не плакал. Если бы он заплакал, я остановилась бы. Я не знаю, как это случилось. Это было только один раз, честное слово!
Я не знал, верить этому или нет. Надеялся, что она не лжет. Придя к выводу, что ее угрозы уйти всего лишь невинный шантаж, я сказал:
- Послушай, радость моя, больше не бей его. Я не хочу возвращаться к этой теме. В конце концов, я твой любовник, а не врач и не социальный работник.
Клио спустила очки на кончик носа, улыбнулась и ответила:
- Ты знаешь, что я люблю тебя. А ты меня любишь? Ты говорил, что любишь. И я это замечала! Ты говорил правду? О нет, можешь не отвечать. Глупый вопрос. Знаю, с моей стороны очень дурно ревновать тебя к Барнаби. Я пытаюсь с этим бороться, но ничего не могу с собой поделать. Даже сейчас, когда ты заступаешься за него и совершенно справедливо сердишься на меня, у меня в животе возникает какой-то комок. И я немедленно выхожу из себя. Едва ли ты понимаешь, о чем я говорю. Но если бы я была уверена, что ты любишь меня такой, какая я есть, то я смогла бы вылечиться. Я знаю, что прошу слишком многого. Если я не очень нравлюсь себе самой, то разве могу ожидать, что понравлюсь тебе?
- До сих пор нравилась.
Она посмотрела на меня с вызовом.
- Все это одни слова, правда? Думаю, беда в том, что я страдаю заниженной самооценкой. Ужасно, когда ты всегда неправа. Начинает казаться, что так было с самого рождения. Я нравилась родителям только тогда, когда хорошо себя вела. И в школе я тоже никому не нравилась. У меня не было ни одной настоящей подруги, кроме Илайны, но Илайна всегда всем нравилась…
Она тихонько всхлипнула.
- О, я не должна жаловаться, это только оттолкнет тебя. Я знаю, о чем ты думаешь! Что я пытаюсь оправдаться, пытаюсь сделать так, чтобы ты жалел меня больше, чем Барнаби. В каком-то смысле это правда, но не вся правда. Мне хочется, чтобы ты понял меня, но в результате я только тебя отталкиваю. А если ты ненавидишь меня, то скажи сразу, чтобы я привыкла к этому, перестала надеяться и навсегда ушла из твоей жизни. Не волнуйся, я найду такую работу, чтобы брать с собой Барнаби, где будут готовы принять нас обоих. Вроде интерната для детей-инвалидов. Думаю, я могла бы с ними работать. Кажется, я их понимаю. Да, я знаю, у меня нет специального образования, но я могла бы убирать, помогать на кухне, по вечерам учиться, получить диплом, и постараться стать полезной…
Я не мог не рассмеяться. Клио побагровела, сразу став старше лет на двенадцать, и подняла на меня мрачный, обиженный взгляд. Я сказал:
- Извини, я не должен был смеяться, но ты очень похожа на гусыню. Мою милую глупышку-гусыню. - И я обнял ее.
Она была нелепа. И очень трогательна. Если я изобразил Клио глупее, чем она есть, то это моя ошибка. Средства, которыми я пользуюсь (мои впечатления, ее слова, возникающие в памяти отдельные моменты, кажущиеся важными), искажают подлинную картину. Честно говоря, Клио редко устраивала мне подобные сцены. Гораздо чаще она была тихой, спокойной горничной с неслышной походкой и негромким голосом.
Она действительно любила меня и нуждалась в том, чтобы я любил ее. А быть любимым и нужным чрезвычайно лестно.
Поначалу мне льстила даже ее ревность.
- Если бы взглядом можно было убивать, мой труп уже лежал бы у ее ног, - сказала Элен. - Ты ведь не собираешься жениться на ней? На этой упрямой девчонке с сердитым взглядом?
Мы должны были встретиться с Тимом на квартире Пэтси и отправиться покупать ему костюм. Элен заехала за мной на машине - бывшей нашей, теперь ее. И Клио открыла ей дверь.
Я сказал:
- Мне очень жаль, что Клио смотрела на тебя сердито. Просто она не знает, какие у нас планы.
- Разве ты не сказал ей?
- Сказал. Но она все равно не поверила.