Нет, совсем не случайно Сабину Огневу оставила она "на закуску", уже собрав для книги за год исчерпывающий материал о других женах когда-то своего мужа. Старой Мирре Леопольдовне очень хотелось нарыть и рассмотреть еще не слепыми глазами корни всем известного и всеми, в окружении Артема Басманова, признаваемого факта - Сабину он любил, как дышал - естественно и всю жизнь. Даже последнюю из жен - молоденькую Леночку - он выбрал не совсем за юный возраст и даже не совсем за сына Гришу, которым вчерашняя пэтэушница, не промахнувшись, сразу же осчастливила великого режиссера современности, а вовсе за другое - некоторое внешнее сходство Леночки с Сабиной. За беличий профиль, за татарский разрез глаз, за ровный, нежный, очень правильный овал лица, за неправильную, летящую - корпус вперед, все остальное сзади - походку Сабины взял в жены Артем Леночку. Последняя, сама по себе, была ничто, была тьфу, была лишь одной из массы претенденток на право подать стареющему режиссеру стакан воды на ночь и на вытекающее из первого права право на его наследство.
Особенно в движении Леночка была Сабиной, поэтому, только поэтому Артем любил наблюдать, как нянчит жена Гришу, как бегает по деревянной лестнице большого дома вверх-вниз, как играет в бадминтон и волейбол - игры его молодости, как не дает ему ночью заснуть, притворяясь страстной.
"Глупая, родная Леночка, чужая душа, - от имени Артема Басманова рассуждала Мирра Совьен по дороге в Любимский театр драмы. - Он все о тебе знал, - добавила она от себя, споткнувшись о корень выползшего из асфальта тополя. - Когда ты останавливалась и начинала говорить, мой бывший муж переставал узнавать в тебе другую и тут же, раздражаясь, просил: "Леночка, подай соль, передай чашку, пойди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что".
Споткнувшись еще раз, Мирра Леопольдовна в сердцах высказала невидимой Леночке свой взгляд на ее отношения с Артемом Сергеевичем:
"Да ничего ему от тебя не нужно было. Кроме одного - напоминать иногда Сабину".
Больше наговаривать на волжский воздух одну из заключительных глав книги "Между прошлым и небом" мадам Совьен не стала, побоялась упасть, запнувшись о корявую от корней набережную в третий раз. Да и вот он - театр, щедро намазанный в этот год белой штукатуркой, как престарелая модница пудрой, как артист японского Кабуки.
Взяв с "дурочки" из Любимска (и имя-то у нее какое-то дурацкое - страдальческое) верное слово помогать ей во всем, Злата Артемовна несколько расслабилась и позволила голосу совести, без которого хорошему режиссеру никак нельзя творить, обозвать себя свиньей. Славно похрюкав в ответ на справедливое обвинение туманному понятию, без которого жить на земле трудно, Злата спросила его, честно не догадываясь:
- Ты кто, совесть? Разум человеческий или душа моя?
"Использую этот вопрос в картине, - обрадовалась затем Злата. - Пусть зрители задумаются, запомнят, что задумались, глядя фильм режиссера Басмановой, а критики оценят философскую направленность моей первой полнометражной работы".
В предчувствии всероссийской славы Злата Артемовна широко и сладко потянулась, да, видимо, слишком резко: оттого чуть не упала с кресла.
- Ах, ты, сволочь, - грубо оживила Злата кресло и начала тузить его руками, как боксер, и ногами, как каратист, - сначала в шутку, потом все более входя в раж, распаляясь.
Наблюдать за ней сейчас никто не мог, поэтому в выражениях, сопровождающих битье "четырехногого", Злата могла не стесняться. Но она молчала, была сосредоточенна, наносила удары точно. Как насильнику, например, - в пах, в колени, в живот, достала и до горла с выпирающим у всех мужиков "адамовым яблочком".
- Убью, - выдохнула Злата под занавес и отправилась в ванную - под струи холодной воды.
Действительно, надоели уж эти репетиции, пора играть по-настоящему.
Так она приняла судьбоносное решение и, ни с того ни с сего, вдруг и резко ощутила зверское чувство голода. Чуть не подавившись огромными кусками помидоров и огурцов из наскоро наструганного, словно топором, салата, Злата Артемовна отрыгнула и попробовала объяснить себе, только себе, всегда себе, сей феномен. Вероятно, принятие судьбоносного решения потребовало у нее колоссальных энергетических затрат, которые, естественно, пожелали восполнения своего потенциала. Верно и другое. Из фильмов отца Злата знала: великое всегда соседствует с малым, на фоне последнего первое выглядит еще значительнее, еще грандиознее, еще великолепнее. Вот почему ей так примитивно захотелось кушать: осуществление решения, которое она только что приняла, было нестандартным для обыкновенного человека. Даже самой ей стало интересно - а как это жизнь распорядится? Поможет Злате или, отвергнув ее сценарий, напишет свой - по нему и сыграют люди роли? Правда, за подбор актеров режиссер Басманова отвечает головой.
Она посмотрелась в зеркало. Зеркало сказало, что Злата красива. Зеркало знало, что у нее высокий лоб, прямой нос, правильный овал лица, большой, как это сейчас модно, рот. Современными канонами красоты приветствуется и высокий рост, и стать, объясняемая прямой спиной, развернутыми плечами, ровной шеей, и больное место многих женщин, но не ее - ноги. Похудеть она никогда не хотела, потому что на всю физическую красоту, которая заключалась в ней, на все свое видимое совершенство глубоко плевала. Не женщина она по сути своей. По природе - да, иногда бывает. Но и в постели Злата Басманова не забывает: она - командир, лидер, легче сказать - режиссер.
"Все-таки интересное это дело - гены, - думала Злата, разрывая зубами плохо прожаренное в микроволновой печи мясо. - Не знаешь, когда дадут о себе знать по-настоящему".
К чему или к кому относилось высказывание творческого человека, поедающего мясо с кровью, Злата и сама теперь не знала. Кажется, она даже запуталась, потому что, как спать, то есть ближе к ночи, так косяком наступают на нее мысли о смерти. Причем видится и думается не только о знакомых покойных людях, но и о будущих мертвяках - тех, которые и сами еще не знают о своей близкой кончине. А ей, Злате, отчего-то это уже известно.
С ней и раньше, в пору юности, когда взгляд на мир не замылен, а остр, случалось такое. Идет она, например, по улице, смотрит на незнакомого или мало знакомого человека и задрожавшим нутром понимает - недолго музыке играть, то есть жить тому осталось. Через неделю, глядь, хвать, слышь, и подтверждается ее догадка - хоронят случайно встретившегося ей бедолагу, а всего лишь Златино предположение переходит в разряд предвидения. Ну, как не увериться в собственной исключительности? Как не попробовать смоделировать жизнь по-своему? Тем более и причина, по которой следует это сделать немедленно, есть - исключительная, архиважная для Златы.
"Игра стоит свеч, - думает Злата, когда берется за вишневый тортик. - Всех свеч, которые когда-нибудь зажгут в честь Златы Басмановой зрители. Так же, как они делали это на огромных стадионах Америки, Англии, Германии для рок-идола Фредди Меркьюри".
Не осилив весь вишневый тортик, Злата снисходительно улыбнулась - по отношению к себе, конечно. Что ж, и она бывает банальной, и ей, по инерции мышления, вспомнилась песня, прославившая "Куин". Кстати, под каждым словом припева Злате было не жалко и свою подпись поставить. Особенно сейчас, в предвидении будущего.
Кассандра Юльевна смотрела на модно одетую молодую женщину с любопытством. Для нее теперь, в силу возраста, все люди моложе шестидесяти были молодыми. Что-то ей все же подсказывало, что эта стильная дамочка на самом деле старше своего внешнего вида, но, сколько Кассандра Юльевна ни вглядывалась в пришелицу с улицы, понять, почему она так подумала, никак не могла. Одежду гостьи из системы доказательств, подтверждающих догадку Кассандры Юльевны, можно было сразу исключить. Голубой костюм с нежно-салатовым, воздушным платочком на шее, казалось, только что нарисовался в воображении модельера с именем, сшился в очень ограниченном количестве, в поток ширпотреба никогда не запустится, один из двух или трех чудесных летних экземплярчиков из льна, случайно или закономерно, оказался на гостье Кассандры Юльевны.
Маникюр, педикюр, макияж, стрижка - все, о чем старая, нищая провинциальная актриса на пенсии могла лишь мечтать, даже не мечтать, а только догадываться, что все это существует и на чье-то благо, на поддержание чьей-то красоты работает постоянно, все это в гостье, естественно, присутствовало и тоже ничего плохого не могло сказать о настоящем возрасте Мирры Совьен.
- Зовите меня просто Мирра, - сказала неизвестная в голубом простуженной от вечных сквозняков Кассандре Юльевне и обнажила великолепную, вот уж точно не свою, челюсть.
Все зубы у новой знакомой были на месте. Кассандре Юльевне стало завидно. Она захотела захлопнуть входную дверь, но, услышав, зачем к ней пришла дама Мирра, несколько повеселела. За подробный рассказ о сестре, она не упустит возможности, сорвет куш - неплохую добавку к пенсии, раскулачит красавицу без возраста.
- Наше семейство, папа, рано умершая мама, я и Сабина истово и честно служило театру. Я выступала под псевдонимом Радлова, отец, - Кассандра Юльевна лихо закатила глаза, - о-о-о, какой это был артист, - с придыханием, которое ей отец и ставил, когда она была еще начинающей актрисой, простонала беззубая старушенция. - Какой герой-любовник! Весь город плакал и стоя аплодировал, когда он умирал в заключительной сцене драмы "Кровь и слезы". Не слыхали о такой пьесе? Написанной, между прочим, нашим, местным, очень талантливым автором. Как же была его фамилия? - Кассандра Юльевна повернулась к мадам журналистке профилем, который в молодости называли точеным, выдержала паузу, как учил ее папа, и томно вздохнула: - Не помню.