Что ж. Этого стоило ожидать. Как будто мне нужна была какая-то особая причина, чтобы не влюбляться. Парень мечты официально вне зоны доступа.
– Только ничего ему не говори, – просит Мередит. – Пожалуйста.
– Ну конечно, – отвечаю я.
– Потому что мы только друзья.
– Понятно.
Мы шатаемся без дела до тех пор, пока для вступительной речи не прибывает директриса школы. Она грациозна, словно балерина. У нее длинная шея, а снежно-белые волосы убраны в аккуратный пучок. Эта прическа ее ничуть не старит, скорее наоборот – делает более привлекательной. Женщина выглядит как истинная француженка, хотя я точно знаю, что она из Чикаго. Взгляд ее скользит по нашим рядам – сотня ее питомцев!
– Добро пожаловать! Поздравляю вас с началом нового учебного года в Американской школе в Париже. Я счастлива вновь видеть знакомые лица и еще более счастлива видеть лица новые.
Видимо, даже во Франции вступительные речи – это нечто незыблемое и неизменное.
– Студентов, поступивших в прошлом году, я прошу тепло поприветствовать своих одноклассников, а также новичков, которые поступили в школу в этом году.
Вежливые аплодисменты. Я оглядываюсь вокруг и с удивлением ловлю на себе взгляд Сент-Клэра. Он демонстративно смотрит в мою сторону. Я вспыхиваю и отворачиваюсь.
Директриса продолжает. Сосредоточься, Анна. Сосредоточься. Взгляд Сент-Клэра обжигает, словно солнце. На коже у меня выступает испарина. Я прячусь под одним из безукоризненно подстриженных деревьев. Чего он таращится? Он все еще смотрит? Думаю, да. Почему, почему, почему? Это значит, я ему нравлюсь, или не нравлюсь, или он просто так? Я не в силах поднять взгляд.
Но когда я наконец отваживаюсь это сделать, парень вообще на меня не смотрит. Он грызет свои ногти.
Директриса заканчивает речь, и Рашми тут же бросает нас, чтобы присоединиться к парням. Мы с Мередит отправляемся на английский. Преподавательница пока еще не пришла, и мы выбираем места подальше. Классная комната оказывается гораздо меньше, чем те, к которым я привыкла, внутри все отделано темными блестящими панелями, а окна размером с двери. Но парты здесь точно такие же, как у нас в Америке. И классная доска. И гигантская точилка для карандашей. Я стараюсь сосредоточиться на этих знакомых предметах, чтобы успокоить нервы.
– Тебе понравится профессор Коул, – говорит Мередит. – Она просто суперская и всегда выбирает для чтения самые лучшие книги.
– Мой отец пишет новеллы, – не задумываясь, ляпаю я и тут же жалею об этом.
– Правда? Кто он?
– Джеймс Эшли. – Это литературный псевдоним. Наверное, фамилия Олифант звучала недостаточно романтично.
– Кто?
Мое унижение становится почти невыносимым.
– "Решение". "Выход". По ним сняты фильмы. Ладно, забудь, там все названия такие же отвратительные…
Мередит с восторгом подается вперед:
– Да нет же, моя мама любит "Выход"!
Я шмыгаю носом.
– Не такие уж эти фильмы и плохие. Как-то раз я смотрела вместе с мамой "Выход" и чуть не разрыдалась, когда та девочка умерла от лейкемии.
– Кто это умер от лейкемии? – Рашми плюхается рядом со мной.
Сент-Клэр вальяжно входит следом за ней и садится напротив Мередит.
– Отец Анны написал "Выход", – говорит Мередит.
Я закашливаюсь.
– Я этим вовсе не горжусь.
– Прошу прощения, а что такое "Выход"? – спрашивает Рашми.
– Ну тот фильм, где мальчик помогает освободить девочку из лифта, а потом вырастает, и они влюбляются друг в друга, – рассказывает Мередит. Сент-Клэр облокачивается на спинку стула и берет ее расписание. – Но на следующий день после их помолвки у нее диагностируют рак крови.
– Отец везет ее к алтарю в кресле-каталке, – заканчиваю я. – А потом она умирает во время медового месяца.
– Уф! – одновременно выдыхают Сент-Клэр и Рашми.
Все смущены.
– А где Джош? – спрашиваю я.
– Он на предпоследнем курсе, – говорит Рашми так, словно мне это давно известно. – Мы отправили его на матанализ.
– О! – Наш разговор зашел в тупик. Прекрасно!
– Три занятия вместе. Дай-ка твое расписание. – Сент-Клэр наклоняется и берет мой листок. – О, французский для начинающих.
– Я же говорила.
– Не все так плохо. – Парень с улыбкой протягивает мне листок. – Читать меню на завтрак без моей помощи ты будешь еще до того, как освоишь этот курс.
Хм, может, я уже не горю желанием учить французский. Из-за парней девчонки начинают вести себя как идиотки.
– Бонжур, класс! – На сцену, прихлебывая кофе, поднимается женщина в открытом бирюзовом платье. Она очень молода, и у нее светлые волосы. Таких светлых волос у преподавателя я еще не видела. – Для…
Ее взгляд мечется по комнате и останавливается на мне.
Что? Что я такого сделала?
– Для единственного человека, который еще со мной не знаком, скажу, можете называть меня профессор Коул. – Женщина демонстративно делает реверанс в мою сторону, и класс разражается смехом.
Все оборачиваются, чтобы посмотреть.
– Привет, – едва слышно шепчу я.
Опасения подтвердились. Из двадцати пяти человек – учеников этого класса – новенькая здесь только я. А это значит, что одноклассники имеют передо мной преимущество, ведь все они уже знакомы с учителями. Школа настолько маленькая, что каждый предмет ведет один и тот же преподаватель во всех четырех параллелях.
Интересно, кто же раньше был на моем месте? Возможно, кто-то поумнее меня. Кто-то с дредами и татушками в виде пин-ап телочек и связями в музыкальной индустрии.
– Я вижу, обслуживающий персонал снова проигнорировал мои пожелания, – говорит профессор Коул. – Все встают. Вы знаете, что делать.
Сразу я не подскакиваю, но, когда все начинают сдвигать парты, повторяю за остальными. Мы составляем их в большой круг. Так необычно видеть всех моих одноклассников одновременно. Я использую эту возможность, чтобы оценить публику. Не сказать чтобы я сильно выбивалась из общей массы, но джинсы, обувь и сумки моих соучеников гораздо дороже моих. Ребята выглядят как-то аккуратнее, ухоженнее.
Ничего удивительного. Моя мама ведет биологию в старших классах, так что у нас не особенно много свободных денег. Отец выплачивает ипотеку и помогает с оплатой остальных счетов, но этих денег недостаточно, а мама слишком горда, чтобы просить больше. Она говорит, что когда-нибудь отец вознаградит ее другим способом и просто купит новую стиральную машинку.
Возможно, мама права.
Остаток утра проходит как в тумане. Мне нравится профессор Коул, но и учитель по математике, профессор Бабино, тоже ничего. Он парижанин, смешно двигает бровями и плюется, когда говорит. Я не думаю, что это отличительная черта всех французов. Скорее математик просто шепелявит. Не так-то просто говорить с подобным акцентом.
Помимо прочего, я начала изучать французский. Профессор Жиллет также оказывается парижанкой. Понятно. Они всегда выбирают носителей языка для преподавания в иностранных классах. Мои учителя-испанцы вечно выпучивали глаза и восклицали: "Aye, dios mio!" , стоило мне поднять руку. А оттого, что я не могла осмыслить понятие, которое им казалось элементарным, впадали в полный ступор. И я перестала поднимать руку.
Как и предполагалось, на уроке французского одни новенькие. Среди них тот, который утром возмущался из-за расписания. Он представляется Дэйвом, и в его голосе звучит неподдельный энтузиазм и облегчение оттого, что он здесь не единственный старшеклассник.
Возможно, Дэйв все-таки неплохой парень.
В полдень огромная толпа ребят устремляется в столовую, и я вместе с ними. Обойдя основную очередь, я направляюсь прямо к кассе, набрав хлеба и фруктов из раздела "выбери сам", несмотря на то что паста благоухает просто восхитительно. Я просто слабачка. Я лучше умру от голода, чем попытаюсь сделать заказ на французском. "Qui, qui!" , – бормотала бы я, указывая на непонятные слова в меню. А потом шеф-повар протянул бы мне нечто отвратительное, и я вынуждена была бы купить это, сгорая от стыда. Ну конечно, я хотела жареного голубя! Прямо как у Нанны.
Мередит и ее друзья хохочут за тем же самым столиком, где сидели с утра. Я делаю глубокий вдох и присоединяюсь к ним, с облегчением отмечая, что никто не удивлен. Мередит спрашивает Сент-Клэра, не общался ли он со своей девушкой. Он сидит, вальяжно развалившись на стуле.
– Нет, мы встречаемся вечером.
– Ты видел ее летом? У нее уже начались занятия? Что она будет изучать в этом семестре?
Мередит продолжает задавать вопросы об Элли, но Сент-Клэр отделывается короткими фразами. Джош и Рашми целуются; я почти вижу их языки, приходится вернуться к хлебу и винограду. Как целомудренно с моей стороны.
Виноградины гораздо меньше, чем я привыкла, и кожица у них слегка шершавая. Может, это грязь? Я макаю салфетку в воду и тру маленькие фиолетовые шарики. Это работает, хотя они по-прежнему слегка неровные. Хм… Сент-Клэр и Мередит замолкают. Я поднимаю глаза и натыкаюсь на их озадаченные взгляды.
– Что? – недоумеваю я.
– Ничего, – усмехается Сент-Клэр. – Заканчивай свои виноградные ванны.
– Они были грязные, – объясняю я.
– Ты хоть одну попробовала? – спрашивает Мередит.
– Нет, на них все еще эти грязные точечки. – Я показываю одну виноградину.
Сент-Клэр берет ее из моих пальцев и кладет себе в рот. Я, словно загипнотизированная, наблюдаю, как двигаются его губы и кадык.