– Я должен принять свою судьбу. Мое заключение в этих стенах предопределено свыше, – проговорил Салим. – Меня может освободить только милость султана, а я не дождусь ее никогда. И его не свергнут. Как это может произойти, если его поддерживают британцы? Они всегда помогут и защитят. – При этих словах глаза Салима стали суровыми, а рот плотно сжался. И Джоан не могла сказать, что за чувство вспыхнуло в нем. Гнев на султана, на англичан или на злой рок? – Если мне никогда не стать снова свободным, то мечты о другой жизни могут свести с ума. Понимаете? Смирение – вот единственный путь. – Замолчав, он на какое-то время задумался. – Но тогда, пожалуй, лучше умереть, пытаясь освободиться, чем гнить здесь вечно. – Он усмехнулся по-волчьи, обнажив острые зубы. – Не передавайте этого Мод. Мне пока еще не хочется умирать. – Салим снова оглянулся, а затем все тем же мягким тоном и не изменяя направления взгляда произнес: – Вот, сейчас всего безопасней передать письмо. Держите его низко, не поднимая. Между корзиной и нашими ногами. Так, теперь передвиньте его ближе ко мне. – (Джоан незаметно передала листок.) – Наклонитесь немного левей, чтобы прикрыть меня, когда я буду читать, – велел он. Она послушно изменила положение тела и ждала, не шевелясь, пока он читал одну-единственную страницу. В какой-то миг Салим оторвал взгляд от бумаги и посмотрел на Джоан. Верней, не совсем на нее. Он не встретился с ней глазами, а поглядел выше прорези никаба, туда, где тот прикрывал ее волосы. Салим прочел письмо дважды, затем аккуратно сложил и спокойно пододвинул его обратно к Джоан. – Раз вам не хочется возвращаться домой, куда вы поедете? – спросил он. – Что станете делать?
– Я… готова отправиться куда угодно, – ответила она, испытывая какое-то щемящее чувство. – По правде сказать, мне совсем некуда податься.
– Но вы живете в стране, полной богатств и возможностей, разве не так? И скоро выйдете замуж. Мод написала о вас в письме совсем кратко, но я заметил на вашей руке кольцо. У вас есть цель в жизни, верно?
– Да… Пожалуй, да. – Джоан вздохнула. – Салим… вы действительно считаете, что изменить свою судьбу нельзя? Вы и вправду верите, будто вся наша жизнь… предопределена?
– Все, что с нами происходит, случается по воле Бога. Это единственное, что я знаю.
– Но вдруг то, что мы считаем нашей судьбой, ею не является? Разве такое не возможно?
– Конечно. Бог решает, каков наш путь, и мы должны изо всех сил стараться ему следовать. Но мы несовершенны и можем ошибаться… Ваши глаза покраснели, Джоан. Если хотите уйти, то ступайте и отдохните. Но если вы расположены слушать, я расскажу историю, которую мне поведал отец. Она о попытке изменить свою судьбу.
– Да, пожалуйста, расскажите.
Уйти из тюрьмы означало возвратиться к Мод, а затем, конечно, в представительство. Мысль об этом камнем лежала на сердце у Джоан.
– Я расскажу вкратце. Вам не следует слишком здесь задерживаться. Давным-давно вали… ну, по-вашему, губернатор… правивший Низвой, случайно подслушал, как его кварин говорил…
– Кто такой кварин?
– Буквально это слово означает "спутник". Так называют джинна, который всегда стоит за нашей спиной.
– Как ангелы-хранители?
– Об этих я ничего не знаю. Кварины – не хранители… Вообще-то, они горазды на всякие проделки. Но дайте рассказать историю. Вали услышал, как кварин произнес мрачное пророчество о судьбе его новорожденного сына. Ребенок вырастет, потом убьет отца, женится на матери и покончит с собой. Конечно, вали сильно огорчился, когда это узнал, и решил, что ничего подобного не допустит. Он забрал ребенка у жены и оставил умирать в пустыне, думая, что это лучше, чем такая судьба. Но некий бедуин нашел мальчика, вырастил его как собственного сына, и много лет спустя тот, не зная своих настоящих родителей, вернулся в Низву и случайно ступил на путь, который был ему предначертан. Он убил отца и женился на овдовевшей матери. А узнав, что сделал, бедняга наложил на себя руки, как было предсказано. Попытка вали изменить судьбу ребенка на самом деле предопределила ее, разве не так? Нам не дано знать свою судьбу. Если же по какой-то случайности она становится нам известна, это не приводит ни к чему хорошему. Поэтому лучше не интересоваться ею, а жить так, как мы считаем нужным. – Салим снова отпил воды из бутыли и вытер рот тыльной стороной руки. – Человеку не дано понимать такие вещи. Судьба – это загадка, похожая на змею, поедающую собственный хвост. У нее нет ни начала, ни конца.
Взгляд Салима опять забегал по камере, потом он внезапно протянул руку, слишком неожиданно, чтобы Джоан успела отреагировать, и вытащил две шпильки, которые Мод воткнула, чтобы укрепить никаб. Они быстро исчезли в его ладони.
– Бедной служанке не нужно так много заколок, – пробормотал он.
– В вас столько силы, Салим, – тихо проговорила Джоан. – Я только что говорила о доме и о том, какой беспомощной, какой… бессильной себя в нем чувствую. А между тем я могу приходить и уходить когда захочу. Простите меня, Салим, – покачала она головой.
– Мы не беспомощны, если не опускаем руки, Джоан. Нужно бороться за свободу, чего бы это ни стоило.
– Но если наш путь предопределен…
– Это еще не означает, что мы должны идти по нему с завязанными глазами, – улыбнулся Салим.
– Но я и вправду хочу, чтобы кто-нибудь сказал мне, как поступить.
– Это трусость. Еще одна вещь, которую мы иногда выбираем. – (Пристыженная Джоан опустила глаза.) – Но трус не придет сюда, чтобы утешить незнакомца, – заметил Салим.
– Но есть так много вещей, в которых я не уверена. Мне бы хотелось… Мне бы хотелось поговорить с отцом обо всем этом.
– Он умер? – спросил Салим, и его прямота заставила Джоан вздрогнуть. – Сочувствую. Но если вы поразмыслите хорошенько, то наверняка скоро поймете, чтó он сказал бы вам. А теперь уходите, а то вы привлечете ненужное внимание.
Растерянная, Джоан послушно встала, оставив собеседника сидеть на полу. Хилый старик, которого Салим назвал валлахом, попытался подняться, когда она проходила мимо, вероятно, чтобы еще раз поклониться, но металлическая колода между его лодыжек была слишком тяжелой, и ему не удалось этого сделать.
Рори был явно разочарован, когда Джоан сказала, что пойдет к Даниэлю одна. Она хотела взглянуть на положение вещей более трезвыми глазами, а для этого требовалась встреча наедине. Она надеялась, что разговор с братом все прояснит. Надеялась разглядеть в нем нечто такое, чего не замечала раньше. День выдался особенно жаркий. Пот пятнами проступал сквозь рубашку Рори. Джоан вспомнила, как ее жених выглядел в Англии, – он представлялся ей таким мягким и уютным, с нежной, точно светящейся, кожей. Казалось, в нем все было напоено нежностью, от глаз и губ до волос. Здесь же он словно начал таять, став похожим на перезрелый плод, который потерял форму и сладость. Она отбросила эту мысль, списав ее на переутомление, из-за которого ей все виделось в превратном свете. Но в результате этой перемены все, чем был хорош Рори, все знакомое и надежное куда-то исчезало. В его присутствии она больше не чувствовала себя защищенной. Опираться на его руку теперь было не то же самое, что крепко держаться за перила наверху крутой лестницы; напротив, теперь опираться на его руку было все равно что оступиться на той самой лестнице. Она ощущала себя балансирующей на грани падения.
– Разве он не ждет нас обоих? Ну ладно. Все-таки он твой брат, – сдался наконец Рори. – Я и так буквально испекся, а в форте еще жарче.
– Почему бы тебе не поплавать? – предложила Джоан рассеянным тоном.
– Я лучше подожду, когда ты вернешься. И мы поплаваем вместе.
Он поймал взгляд Джоан и продолжал смотреть ей в глаза, пока она не кивнула. Ей очень хотелось, чтобы он не целовал ее на прощание. Она боялась выдать свое смятение, свой страх. Опасалась, что он заметит ее неприязнь. Они стояли на галерее представительства, наслаждаясь крохами прохлады, которую приносил морской бриз. Джоан осмотрела углы, стену, отделяющую галерею от остального здания, навес над головой. Ей казалось, будто они сжимаются вокруг нее, а она потихоньку съеживается по мере того, как они к ней придвигаются.
В армейском лагере Джоан вышла из машины, водитель которой тут же углубился в чтение комикса, и пошла одна через пустое пространство к палатке Даниэля. Ее больше не заботили любопытные взгляды солдат. Она посмотрела на горы. Пыль, поднятая ветром, часто закрывала их дымкой, но сегодня ее не было. Вершины четко вырисовывались на фоне неба. Они казались такими близкими, что до них можно было дотронуться. Джоан жаждала увидеть пустыню, простирающуюся за ними, а потом, стоя в зеленой тени гранатового дерева, растущего в саду на плато, повернуться, взглянуть вниз и увидеть Маскат и Матрах – маленькие, словно составленные из игрушечных кубиков города, в которых люди похожи на муравьев. Зубчатые пики и черные ущелья больше не выглядели угрожающе. Собственно, она успела полюбить их ширь и острые края. А еще у нее возникло странное чувство, что в этих суровых горах она избавится от ощущения, будто стены вокруг нее смыкаются. Ей нужно было преодолеть это и двинуться вперед. Один из маленьких "пионеров" пробежал, поднимая облака пыли, по взлетной полосе и оторвался от земли. Он повернул к юго-западу и улетел к Вади-Самаилу, направляясь куда-то во внутренние районы страны. Джоан продолжала на него смотреть, пока он не стал бледной точкой на фоне обрывистых склонов Джебель-Ахдара, а затем пропал из виду.