Письмо для Салима Джоан привязала бечевкой к ноге под брюками, которые надела под абайю. Его пришлось спрятать, потому что переписка сурово каралась. Мод особо подчеркнула серьезность этого запрета, еще раз напомнив, что письмо не должно быть обнаружено ни при каких обстоятельствах, и нахмурилась, когда Джоан выслушала ее слова рассеянно и невнимательно.
– Да что с вами творится, Джоан? Разве вы совсем не волнуетесь? – сказала она наконец раздраженным тоном, грубо втыкая в волосы Джоан больше заколок, чем требовалось, чтобы закрепить никаб.
Джоан спокойно кивнула. В данный момент ее занимала попавшая в глаза краска для век. Сначала та вызвала сильное жжение, но теперь ощущалось только легкое покалывание, как в случае с не слишком острыми пряностями, и ей понадобилось некоторое время, чтобы понять, приятно это чувство или нет. Сейчас Джоан не беспокоили ни плотная абайя, в которой было жарко как в печке, ни удушающий никаб, ни риск того, что ее обнаружат. У нее осталось единственное желание: лечь в каком-нибудь тихом месте, закрыть глаза и уснуть. Но в последние несколько ночей, едва Джоан опускала веки, ее начинали мучить видения прежней домашней жизни и чувство, будто она отчаянно ищет чего-то, а чего именно, не знает сама. Возможно, ощущения безопасности и защищенности, которое всегда было связано с домом, в котором ей все было так хорошо знакомо. Теперь это чувство исчезло. Видения были невероятно яркими, и, когда она открывала глаза, она не сразу понимала, где находится. Она жаждала побеседовать с отцом. С матерью тоже, но в основном с отцом. На самом деле было вовсе не важно, что именно он говорил, желая ее успокоить. Было важно лишь то, как он говорил, как при этом смотрел и как сжимал ее плечи. Это давало уверенность, что все будет хорошо. Что все будет в порядке, несмотря на чувство беспомощности, сходное с тем, какое она испытала, спрятавшись под кухонным столом во время бомбардировки Бедфорда. Он умел сделать так, что это чувство растворялось и исчезало, тогда как мать, похоже, обладала способностью его обострять.
Джоан обратила внимание на царящую в тюрьме вонь, но та уже не показалась ей столь тошнотворной, как в первый раз. Девушка отметила подозрительные взгляды оманских часовых и обращенные к ней ничего не значащие слова британских охранников, но и это ее не взволновало. Джоан поднялась ко второй общей камере, где косые лучи света падали на пол из высоких окон, и, когда вошла в нее, худой старик, обнаженный до пояса, бросился ей навстречу и преградил путь. Она остановилась, не зная, как себя вести. Пару секунд тот стоял, вытянувшись по стойке смирно, а затем неловко поклонился, чуть не потеряв равновесие.
– Ваше высочество, – пробормотал он. – Ваше высочество…
Кожа обтягивала его выступающие ребра. Джоан уставилась на него широко раскрытыми глазами.
– Извините, – сказала она, обходя его, и направилась дальше. Затем оглянулась и увидела, как старик наблюдает за ней с жалким, удрученным выражением.
Только тут она поняла, что он заговорил на английском и она ответила на том же языке. Искра ужаса наконец пробилась сквозь оцепенение, она сделала резкий вдох, и ее шаги стали нетвердыми. Как он догадался заговорить с ней по-английски? Внезапно ощутив приступ паники, она поспешно проверила, все ли в порядке с ее абайей и никабом. Салим встал, когда она к нему подошла, и нахмурился. Он был выше, чем большинство оманцев, и Джоан пришлось посмотреть вверх, чтобы встретиться с ним глазами.
– Добро пожаловать, Джоан, – сказал он тихим голосом. – Этого старика не нужно бояться. Никто не знает его имени, мы просто называем его "валлах". Он сошел с ума, но я никогда не видел, чтобы он причинил кому-нибудь вред. Несчастный даже не трогает тараканов, когда они ползают по нему ночью. – Салим пристально посмотрел ей в глаза, явно не понимая, что с ней и чего от нее ожидать. – Валлах часто говорит с посетителями по-английски, но вы ему отвечать не должны. Вас могут услышать.
– Знаю, – ответила Джоан. Ее смятение грозило вылиться в слезы, а горло судорожно сжалось, предвосхищая рыдания. – Я не подумала.
Они сели, и Джоан, не говоря ни слова, принялась распаковывать корзину. Девушка чувствовала, что Салим следит за каждым ее движением, и ей захотелось спрятаться от его пристального взгляда. Она с трудом сглотнула.
– Джоан, – прошептал Салим, – в чем дело? Что произошло? Вы сегодня совсем другая, и определенно с вами что-то неладно. Можете мне довериться. В чем дело? Что-то с Мод? С Абдуллой?
– Нет, я… – Она покачала головой. – Я не могу сказать, правда. Но с Мод и Абдуллой все в порядке. У них все хорошо. Мод… она в этот раз прислала письмо. Мне его отдать прямо сейчас?
– Нет, погодите немного. – Салим посмотрел мимо нее, и его темные глаза пришли в движение. – Подождем, пока кое-кто из заключенных не отойдет в дальний угол. Так будет безопасней.
– Ладно. Смотрите, вот еще одна бутылка воды, как вы просили. Вам, должно быть, очень хочется пить, – добавила она, опуская глаза, но Салим, хотя и взял бутылку, пить не стал.
Он продолжал изучающе смотреть на гостью, пока ей в конце концов не пришлось поднять взгляд на собеседника. Тот сидел на полу на коленях, опираясь на них руками. Одна из его скул немного припухла, и на ней была ссадина, но он казался спокойней, чем в прошлый раз. Джоан захотелось знать, как чувствует себя человек, на которого надеты кандалы и железная колода. Она видела красные рубцы на лодыжках, натертых оковами. По их краям запеклась кровь, на которую то и дело пытались сесть мухи. Повисла тишина, показавшаяся Джоан почти невыносимой. Ей требовалось что-то сказать.
– В Англии скоро наступит зима, – проговорила она. – До сих пор мне еще никогда не доводилось страдать от жары в ноябре.
Сказанное было несусветной чушью, и девушка покраснела, в то же время обрадовавшись, что он не может этого видеть.
– Вы скучаете по дому. Из-за этого вы такая грустная? Вы хотите туда вернуться?
– Нет. Наверное, нет. На самом деле я не понимаю, как смогу когда-нибудь вернуться.
Эти слова заставили Салима нахмуриться еще сильней.
– Значит, дело не в тоске по дому.
– Нет. Полагаю, нет, – сказала она. Вновь повисло молчание, и на этот раз Джоан смогла выдержать всего несколько секунд. – Очень великодушно проявлять ко мне такое внимание в вашем… вашем положении. Но пожалуйста, Салим… давайте не будем об этом.
Салим склонил голову набок и посмотрел в сторону:
– Как пожелаете.
Он припал к бутыли с водой, сделав большой, долгий глоток, а потом развернул пакет с жареным цыпленком и принялся есть.
– Я не знаю, что написано в письме, но Мод заставила меня пообещать, что я вам скажу вот что: мы сами творим свою судьбу. Она, похоже, расстроилась при мысли, что вы можете принять ваше положение за свою судьбу.
– Да, – улыбнулся Салим. – Это похоже на Мод.
– Вам не кажется, что так оно и есть? – спросила Джоан, подумав о Рори и о доме. А еще о брате, матери и умершем отце.
Это они определяли, кем она является. Она знала границы их маленькой планетарной системы, ее размеры, орбиты, а также свою роль и место среди близких. Теперь же она почувствовала, как все пришло в движение, начало меняться до неузнаваемости. В том числе и она сама. И она безмолвно старалась противостать этим переменам. Сохранить для себя тех, кого любила, такими, какими она их знала.
– Ни один человек еще не убегал из Джалали, Джоан, – оторвал ее от раздумий голос Салима. – Даже если мне удастся освободиться от кандалов и каким-то образом вылезти в окно тюрьмы, я разобьюсь об окружающие скалы. Выйти отсюда можно только через двери, и вы видели, как их охраняют. Этот форт захватили всего один раз, много лет назад, и то потому, что его начальник потерял голову из-за женщины, повел себя как глупец и дал себя обмануть.
– Она ему изменила?
– Вроде того. Девушка была дочерью вали Маската. Вы знаете, кто такой вали? Представитель султана, управляющий городом на манер мэра или губернатора. Португальским захватчикам пришлось отступить в Джалали, но их предводитель влюбился в эту красавицу, прекрасную, как рассвет. Командир запросил у вали мира, чтобы жениться на ней, но вали был человек хитрый и вероломный. Когда ворота форта открылись для свадебного торжества, солдаты вали начали штурм и вырезали всех его обитателей.
– Интересно, догадывалась ли девушка о намерениях отца? И еще мне хотелось бы знать, любила ли она португальца, – сказала Джоан. – Может быть, в день свадьбы, который бедняжка считала началом новой жизни, все оказалось потеряно для нее безвозвратно.
– Возможно, ей не следовало отдавать сердце человеку, который был врагом ее народа.
– Но люди не вольны выбирать, в кого влюбляться, – отозвалась Джоан и тут же усомнилась, действительно ли это так и относится ли это правило к ней самой.
Она спрашивала себя, выбрала ли Рори она сама, или просто так вышло, что их судьбы переплелись и они стали неотъемлемой частью жизни друг друга. Ей опять вспомнился тот рассвет, когда они ехали в такси и Рори поцеловал ее в первый раз. Когда они оба прильнули к Даниэлю, спящему между ними. Она вспомнила о ладони Рори, опустившейся на ее руку, лежавшую на локте брата, и закрыла глаза, потому что все снова пришло в движение и начало ускользать от нее. Теперь ей стало казаться, что до сих пор она просто плыла по течению.