– Величие Меродака слишком значительно, чтобы вам было позволено его судить. Но я даю вам слово, что поединок пройдет по правилам.
Он вышел, уводя с собой Поль. Принцесса держалась великолепно, невзирая на смятение, превращавшее действительность в сон.
– Куда вы везете меня? – воскликнула она, сидя в фиакре рядом с Небо́. – Мне предстоит погибнуть или, по меньшей мере, быть раненой? От чьей руки, Боже праведный! И за что? Рисковать жизнью против Ромилли – все равно, что выбросить свою душу за окно!
– Неужели я дождался разумных слов! Ради чего вы подвергли себя опасности – ради того, что подумают эти глупцы? Их мнение – воплощение вселенской глупости! Перед лицом нападок и оскорблений приемлемо лишь прощение – или месть, но месть должна быть верной и бесповоротной! Абсурд поединка в том, что поверженный умрет неотомщенным.
– Если я погибну, вы отомстите за меня, Небо́?
– Клянусь вам. Но вы не погибнете – скажите лишь слово, и фиакр отвезет вас на улицу Рембрандта – оказавшись в постели принцессы Рязань, граф Нороски ничем не рискует.
Она задумалась.
– Нет! Я пожелала стать мужчиной и пойду конца… Но я не хочу остаться калекой, и моя бедная тетя…
– Молитесь, Поль, и доверьтесь мне.
Он привлек ее к себе:
– Идите ко мне – в объятиях Небо́ вы станете неуязвимой.
Он нежно гладил ее по щеке – у виска она чувствовала его дыхание.
– Вы хотите меня заколдовать?
– Я хочу спасти вам жизнь!
– Оставьте меня, Небо́, не навлекайте на меня дурман. Я должна быть сильной.
– Останьтесь в моих объятиях – я сделаю вас сильной.
Спустя мгновение она замолчала и, опустив голову на плечо Небо́, уснула.
– Теперь вы мне верите? – спросил он.
– Теперь – да, – улыбнулась она, словно пока она спала, опасность миновала.
Небо́ вышел из фиакра первым и подошел к свидетелям. Было раннее утро.
– Покажите пистолеты, – потребовал он/
Осмотрев оружие, он подозвал Поль – ее движения были непроизвольны.
– Завяжите ему глаза – пусть сделает свой выбор.
Принцесса без колебания взяла два пистолета.
В двадцати шагах от них несколько женщин дрожали от волнения.
Небо́ указал Поль ее место.
– Вперед! – крикнул он.
Ромилли поднял пистолет. Целясь в Поль, неподвижную, словно статуя, он нажал на курок.
Раздались крики женщин.
Казалось, принцесса застыла среди дыма, поднятого выстрелом в упор.
Замершая фигура противника привела Ромилли в ужас – он разрядил второй пистолет. Поль по-прежнему не шевелилась, тело Ромилли дрогнуло и зашаталось.
Небо́ подошел к дереву и приклеил к стволу почтовую марку:
– Ладислас, выстрелите в цифру пятнадцать.
Не прицеливаясь, Поль одним движением уложила две пули в указанную часть марки. Взяв у нее пистолеты, Небо́ с отвращением швырнул их к ногам Ромилли и поторопил девушку к фиакру:
– Кучер, на улицу Гальвани, быстрее, плачу луидор за скорость.
Фиакр рванулся с места. Наклонившись к окну, Небо́ улыбнулся: собравшиеся боялись шелохнуться, думая, что видят сон.
Поль не просыпалась всю дорогу. Едва перешагнув порог своего дома, Небо́ позвал слугу:
– Пьер, принеси змею.
Слуга принес узкий и длинный ящик. В ответ на тихий свист змея обвилась вокруг него с игривостью прирученного животного. Небо́ взял ее в руки и лентой обвил вокруг головы Поль – принцесса вздрогнула. Небо́ развернул змею и опустил ее обратно в ящик.
– Где я? – спросила девушка. – Небо́, это вы… Я убита? Ранена?
– Вы в моем доме – целы и невредимы.
Она поднесла ладони к лицу.
– Я проснулась? Или по-прежнему вижу страшный сон?
– Вы проснулись, большая девочка. Я готов вернуть вашему лицу его ослепительную белизну!
Не прерывая раздумий, она позволила Небо́ умыть ее лицо и руки.
– От краски не осталось и следа. Скорее надевайте ваше платье, целомудренной принцессе пора в постель.
– Объясните же мне…
– Одевайтесь.
Переодевшись, Поль вернулась в комнату. Выражение ее лица было серьезным.
– Небо́, вы спасли мне жизнь.
– Прежде вынудив вас ею рисковать. Я всего лишь исправил свою оплошность.
– Нет, я обязана вам жизнью.
– Коль скоро вы обязаны мне столь многим, не сочтите за труд…
– Я готова на все.
– Я не требую многого. Всего лишь забудьте о случившемся.
– Небо́, вы восхищаете и пугаете меня одновременно. Стало быть, вы знали, что в моей памяти этот поединок будет лишь дурным сном по дороге домой?
– Я знал.
– Стало быть, вы – Дьявол?
– Я – сильнее Дьявола. Он способен лишь на зло, я же могу творить добро!
IV. Его Величество Народ
– ИНТЕРЕСНО, какую работу выполняют эти белоручки?
– По мостовой в таких туфлях не походишь!
Несмотря на блузы и кепи, Поль и Небо́ едва ли походили на рабочих – те быстро разгадали переодетых господ.
– Гляди, они даже не притронулись к вину!
– У младшего того и гляди глаза на лоб вылезут – словно ни разу не бывал в трактире!
Изумление Поль на самом деле было безгранично. Она видела, как в трактире буржуа играют в карты и спорят о политике, как в кабаре богема ведет провокационные беседы, как в питейном заведении флиртуют студенты, как в кафе "Риш" рисуются светские выскочки. Все находили некоторый повод, чтобы собраться вместе, но только здесь, замерев на месте и не веря своим глазам, она узнала неуемное пьянство Латинского квартала – люди приходили сюда лишь для того, чтобы пить. Она сидела за оцинкованной стойкой с основанием из белого мрамора, занимавшей значительную часть зала. Между тонкими струями воды и рядами бокалов разных размеров выстроились бутыли всевозможных форм – одни очертаниями напоминали древний сосуд для ликера, другие повторяли контуры тела Наполеона III.
По периметру зала в технике мнимого объема были нарисованы бочки. В резком свете газовых ламп блестели медные краны, которые то и дело открывал хозяин погреба, создавая впечатление неистощимых запасов вина.
Скучившись за бесконечными рядами маленьких столиков, исчезавших в табачном дыму, представители всех ремесел соединились в суровом безмолвии пьянства. Дебоширы оставались у стойки. С каждой поднятой кружкой дрожащие руки тянулись к вину, веки моргали, пытаясь разогнать скачущий рой воображаемых мух, мелькавших перед глазами. Пьяные с трудом держались на ногах и растирали лодыжки, охваченные судорогой. Иные бились в конвульсиях delirium tremens [21] . Мужчины с парализованным рассудком являли картину необратимого пристрастия к вину. Невзирая на их землисто-серые лица, зловонное дыхание, неряшливую одежду в грязи и лохмотьях, засаленные бороды и прочие отвратительные свойства, Небо́ испытывал к ним жалость, настолько был очевиден путь, ведущий из трактира прямиком в могилу.
– Животные, – пробормотала принцесса.
– Женщины вашего круга – и среди них немало ваших знакомых – достигают еще более животного состояния с помощью уколов морфия, чем этот несчастный – быть может, он заглушает спиртным голод. Неужели вы думаете, что любитель шампанского не является пьяницей? Разве английский пэр, напившийся рислинга и повалившийся под стол, благороднее мужлана, который спустя несколько часов будет мертвецки пьяным лежать на обочине дороги? Сорт вина и изящество бокала не меняют сути, лишь еще более отягчают вину. Вспомните Ноя, который проклял Хама, посмеявшегося над отцовской наготой: легкомыслие – крайняя ступень падения. Всякий, кто страшится встречи лицом к лицу со страданиями и ищет забвения в вине, обречен на гибель.
– Мое воображение никогда не уподобит абсент Мюссе кружке бродяги, – возразила Поль.
– Вино погубит и великого человека, как погубило бы Прометея, попроси он Меркурия лишить его чувств. У каждого – своя чаша страдания, и нам не дано видеть ее предел – начало нашего падения. Верно одно: переставая думать, различать и желать, мы навсегда отрекаемся от бессмертия.
На пороге появилась женщина с младенцем на руках и двумя детьми, цеплявшимися за ее юбку – нищета превратила ее в старуху. Закрыв дверь, она неподвижно встала, взглядом разыскивая среди пьяниц своего мужа.
– Гляди-ка, – сказал один из каменщиков, – Маргерит снова беременна – будет уже девятый.
– Найдет, не найдет, – напевали пьяные балагуры.
Эта обездоленная женщина, стоявшая среди пьяных мужчин, являла собой ужасающее олицетворение участи жены рабочего. Дыры в ее одежде, взгляд ввалившихся глаз обвиняли мужчину, днем сыпавшего проклятиями, а ночью превращавшегося в похотливое животное. Присутствие женщины, днем и ночью терпевшей побои, вызывало сильную неловкость – она словно упрекала всех собравшихся. Наконец она увидела своего мужа, прятавшегося за спиной собутыльника – переполненный злобой, тот вскочил с места, чтобы ее прогнать.
– Я голодна! Дети голодны!
Она повторяла это с упорством мученицы, будучи не в силах найти других слов.
Устав от собственных криков, муж кулаками вытолкал ее за дверь и вернулся за стол с лихим выражением лица человека, не позволявшего собой командовать. Поль встала и вложила в руку Маргерит несколько луидоров. Та от изумления замерла с открытой ладонью, позволив глазам мужа перехватить блеск золотых монет – тот побелел, представив, как бы он пропил деньги, лежавшие в руке жены, и бросился за ней.