Вместе с запахом светлого табака его обоняние будоражила поэзия Англии.
Он любил Стопвэла, как латиняне мало-помалу уступают городу с розами здоровья на щеках, с сердцем черного угля -- Лондону, этому снотворному маку.
Он любил в нем сон, королевский монетный двор, ланей на лужайках, герцогов, которые женятся на актрисах, китайцев на берегах Темзы.
В редких случаях, когда Стопвэл хоть что-то говорил, это были хвалы Оксфорду, раю колледжей и лавок, где можно найти лучших эллинистов и элегантнейшие перчатки в мире.
Юный Марисель, замучившись сидеть и надеяться под слуховым окошком, словно принцесса в башне, заболел. Он лечился в замке Марисель, почтовое отделение Марисель Ле Марисель -- адрес, потешавший пансионеров и вносивший оживление в застольную беседу.
В одну ноябрьскую среду, на которую Баштарзи назначил Жермене и Жаку встречу у Луизы, они увидели там даму -- маленькую, сухонькую, без шляпы, с изумрудным кулоном на шее, сидящую в гостиной. Это была мать Луизы. Жак остолбенел, узнав г-жу Сюплис, консьержку с улицы Добиньи. Тамошний домовладелец был одним из прежних покровителей Луизы. Жермена ему об этом и словом не обмолвилась.
-- Добрый день, сударыня, -- сказала Жермена. -- Какое у вас платье, прелесть! Луиза дома?
-- Нет, -- монотонно проговорила консьержка, -- мадемуазель еще не вернулась.
Они сели. Молчали, покашливали. Но г-жа Сюплис скоро оттаяла. Она принялась расхваливать Махеддина, который представлялся ей турецким принцем.
Впрочем, Махеддин, робевший перед, интеллектуалами и скрывавший от них свои литературные опыты, не знал удержу перед приказчиками и простофилями. За фразами г-жи Сюпплис, текущими сплошной строкой без точек и запятых, угадывались сказки, которые он, видимо, ей рассказывал, не имея возможности ослепить кого-нибудь повыше.
Жак боялся взглянуть на Жермену. То-то бы он удивился, если бы увидел, что она не смеется. Она улыбнулась. Встала.
-- Милая мамочка Лили, -- воскликнула она, -- в своем репертуаре! -- и по-свойски потрепала ее по колену.
Вошли Луиза и Махеддин. Встреча их, казалось, не обрадовала, особенно Махеддина.
Может ли писатель всунуть в середину книги историю, выходящую за ее пределы? Да, если эта история уточняет характеристику одного из персонажей. Так вот, следует уточнить, что Луиза была добрая душа, но истая Сюплис-Шампань.
Во времена, предшествующие началу этой книги, Луиза танцевала в "Эльдорадо". Четверо школяров ходили туда ей аплодировать и бросать к ее ногам букетики фиалок. Первого января они отважились подарить ей кулон. Самый отпетый стянул у какой-то престарелой родственницы изумруд. Он простодушно согласился предоставить жребию решать, кто преподнесет подарок. Жребий пал на самого робкого. Луиза поблагодарила небрежной лаской. Они решили, что изумруд для актрисы -- мелочь, капля в море. Никто не вспомнил, что море именно из капель и состоит.
Спустя долгое время после заключительного эпизода нашей книги, робкий подросток, с тех пор ставший дипломатом, где-то встретил Луизу. Пустились в воспоминания.
-- Помните, -- сказала она, -- тот кулончик под изумруд? Я его отдала матери. Она с ним не расставалась. Велела так и похоронить ее с этим кулоном.
Дипломат признался, что изумруд был краденый и настоящий. Луиза побледнела.
-- Вы можете в этом поклясться? -- спросила она. И он не решился поклясться, ибо у Луизы в тот миг было лицо гробозора.
Вернемся на улицу Моншанен.
Излюбленным местом обеих парочек был скейтинг. Туда они и направились. Бармен и инструкторы были их добрыми знакомыми.
Молодой человек с лицом белошвейки, в плаще с капюшоном и жемчужном колье крутился между столиками, улыбаясь одним, задевая других, кричал, что еще круг -- и его стошнит.