Элизабет-Энн чувствовала это.
Но прежде всего ей нужно найти жилье. Потом, когда она и дети будут устроены, она отправится завоевывать этот город.
2
Элизабет-Энн не думала о встрече с Людмилой Кошевалаевной Ромашковой, да и русская белоэмигрантка не предполагала, что встретится с ней. У них не было ничего общего, кроме городского дома на Грэмерси-Парк-Саут. Это их и объединило.
Элегантный пятиэтажный дом с бледным гранитным фасадом и изящными окнами первого этажа оставил Людмиле предусмотрительный адмирал Российского императорского флота, бежавший от большевиков с ней - любовницей, четырьмя царскими пасхальными яйцами работы Карла Фаберже и номерным многомиллионным счетом в швейцарском банке. Злодейка-судьба сразила адмирала кровоизлиянием в мозг прямо накануне свадьбы, долженствующей воплотить в жизнь обещание жениться на Людмиле, его неофициальной спутнице в течение семнадцати лет. Только после длительного и широко освещенного прессой сражения в суде с полными ненависти другими наследниками адмирала, а также со всей русской общиной она получила скромную компенсацию за все годы, посвященные любовнику. Людмиле достался только прекрасно обставленный городской дом, где они жили с адмиралом. Оставшись без гроша, она постепенно перестроила три верхних этажа так, что получились отдельные квартиры, сдаваемые ею тщательно подобранным жильцам.
- Кто там? - отозвался наконец раздраженный голос с явным акцентом после того, как Элизабет-Энн постучала в шестой раз.
- Я увидела снаружи табличку "Сдается квартира", - громко ответила миссис Хейл, стараясь перекричать истерический лай собак за дверью. - Мне бы хотелось посмотреть ее.
- Кто?
- Я хочу посмотреть квартиру! - Элизабет-Энн заговорила громче.
Пауза.
- Почему вы не сказали об этом раньше?
Раздалось клацание многочисленных задвижек, и дверь приоткрылась на длину предохранительной цепочки. Огромный серый глаз, театрально подведенный черным карандашом, оглядел ее с головы до ног.
- Это они вас послали?
- Они?
- Большевики!
Элизабет-Энн сдержала улыбку.
- Нет, я не большевичка.
- Хорошо.
Дверь с шумом захлопнулась, цепочка, звякнув, с грохотом упала, и Элизабет-Энн оказалась лицом к лицу с Людмилой Кошевалаевной Ромашковой.
Элизабет-Энн зачарованно смотрела на миниатюрную женщину, почувствовав мгновенно возникшую симпатию к незнакомке. Рост госпожи Ромашковой, должно быть, не превышал четырех футов и трех дюймов вместе с высокими каблуками, но тем не менее она производила внушительное впечатление. Людмила держалась с врожденным достоинством, и ее осанка говорила о других, лучших временах. Даже экзотический акцент, хотя и довольно забавный, свидетельствовал о хорошем воспитании. Он так гармонировал с ледяными дворцами, коронами, усеянными бриллиантами, и мантиями, отороченными горностаем.
"Это личность, женщина с прошлым", - подумала Элизабет-Энн. Она и не знала, насколько оказалась близка к истине.
Хотя в то время, когда Элизабет-Энн встретилась с ней, чудесная жизнь Людмилы в России осталась далеко позади, но вы бы никогда этого не сказали, взглянув на нее. Людмила сохранила красоту и грацию, и привилегия ничего не делать сохранилась, но манера поведения изменилась. Ее фигура с тонкой талией и пышной грудью отлично смотрелась, но тонкое овальное лицо исчертили морщины, предательская паутина опутала когда-то безупречную кожу. Она одевалась так же, как когда-то в России, по петербургской моде тысяча девятьсот шестнадцатого года. Ее платья, быть может, и износились, их повредила моль, но это лишь подчеркивало их увядающую красоту. Людмила куталась в шали, окаймленные вышивкой, одевалась в царственную тяжелую парчу, больше подходящую для холодных русских зим, чем для умеренного климата Нью-Йорка. После смерти адмирала она никогда не снимала ожерелье работы Фаберже, присланное им на другой день после их знакомства: золотая цепочка с малахитовым яйцом, украшенным золотой филигранью.
Общее впечатление оказалось таковым, что Элизабет-Энн изумилась, но не испугалась.
- Ну? - спросила Людмила Ромашкова. - И чего вы ждете? Входите же, входите.
Элизабет-Энн посмотрела под ноги, опасаясь наступить на одну или нескольких из четырех мальтийских болонок, тявкавших у ее щиколоток.
- Все в порядке, - успокоила ее хозяйка. - Ребятки знают, что им надо убраться с дороги. Входите скорее.
Она взяла Элизабет-Энн под руку, почти втащила ее внутрь, закрыла дверь, лязгнули многочисленные засовы.
- Вы боитесь взломщиков? - задала вопрос молодая женщина.
- Взломщиков? Взломщики, ха! - Людмила Ромашкова быстро обернулась к ней, глаза ее сверкали. - Если бы они были взломщиками. Нет, они куда хуже. Дьявол! Сначала я боялась красных, потом белых. Со взломщиками я бы как-нибудь справилась. - Ее брови драматически поднялись, потом выражение лица смягчилось. - Заходите, выпейте со мной чаю. Мы поговорим, а потом посмотрим квартиру.
Госпожа Ромашкова пошла в гостиную. Впереди бежали собачки. Мрачная, душная комната поражала так же, как и сама хозяйка. Помещение больше походило на запасник музея, чем на гостиную. Мебель была наставлена так тесно, что сразу становилось ясно: эти вещи раньше украшали все пять этажей особняка. Когда глаза Элизабет-Энн привыкли к темноте, она смогла разглядеть два рояля, три кушетки, четыре консоли, мраморную колонну, канделябр времен Наполеона, два письменных стола, ларь в стиле барокко, средневековый сундук, темный елизаветинский стол и подсвечник - золото и хрусталь - в стиле ампир. Попугаи из мейсенского фарфора, лампы с истертыми шелковыми абажурами, кресла с позолоченными ножками или подставками для ног, гобелены, фотографии в серебряных рамках, иконы в серебряных окладах и египетские древности под стеклом теснились рядом и громоздились друг на друга в веселом, буйном и противоречивом великолепии. Это был бы рай для антиквара, но, несмотря на стесненность средств, эмоции госпожи Ромашковой всегда брали верх над практичностью. Ей и в голову не приходило расстаться хоть с одним экземпляром.
- Вот это настоящий чай, - объявила Людмила, наливая совершенно черную жидкость и разбавляя ее кипятком из гигантского серебряного самовара.
Элизабет-Энн приняла из ее рук хрупкий хрустальный стакан в серебряном подстаканнике и уже собралась было опустить в чай кусочек сахара.
- Нет, нет! - воскликнула Людмила. - Сахар надо взять в рот и запивать чаем.
Элизабет-Энн сделала так, как ей сказали. Напиток был горьким и крепким, абсолютно непохожим на то, что она любила, а с сахаром он приобрел приторно-сладкий вкус.
- Вот так надо пить чай. - Людмила отпила из стакана и удовлетворенно вздохнула. Она уютно устроилась на зеленом бархатном сиденье круглого дивана, рассчитанного на четырех человек, с богато украшенной серединой. Созданный в эпоху Наполеона III, он, казалось, попал сюда из фойе оперы времен Второй империи. Элизабет-Энн сидела напротив хозяйки в кресле с прямой спинкой эпохи Регентства с обюссоновской обивкой.
Наконец госпожа Ромашкова наклонилась вперед, поставила свой стакан рядом с самоваром, возвышавшимся на восьмиугольном складном украшенном слоновой костью столике, принадлежавшем когда-то бедуинам. Потом, устроившись поудобнее, потребовала:
- Итак, теперь расскажите мне все о себе.
- Все? Обо мне? - Элизабет-Энн казалась застигнутой врасплох. - Да тут и рассказывать нечего.
- Всегда есть что рассказать. - Людмила вздернула подбородок и рассудительно кивнула. - Вы замужем?
Элизабет-Энн поставила стакан.
- Да, - осторожно сказала она, - но я одна.
- А ваш муж? Он не с вами?
Женщина отрицательно покачала головой.
- Вы разведены?
- Не совсем так.
- М-да, мужчины. - Людмила сердито затрясла головой. - Я иногда спрашиваю себя, зачем мы, женщины, связываемся с ними. Но вы можете сами оказать себе услугу. В следующий раз найдите симпатичного русского. Они лучше всех, - закончила хозяйка, подкрепив свои слова решительным кивком.
- Я запомню это, - улыбнулась Элизабет-Энн.
- Очень советую. - Людмила открыла хрупкую деревянную шкатулку для сигарет, аккуратно выбрала одну, вставила ее в длинный костяной мундштук и зажгла. Тут же густое синее облако едкого дыма обволокло ее. Людмила опустила веки.
- У вас есть дети?
Элизабет-Энн кивнула:
- Четверо.
- Четверо?
- Ну да. Я надеюсь, вы ничего не имеете против…
- Дети шумят, носят грязь и все портят. Я всегда говорю: хотите снять квартиру, не имейте детей, - сурово сказала госпожа Ромашкова.
- Что ж… Тогда я пойду. Элизабет-Энн поднялась на ноги и улыбнулась, как бы прося прощения: - Спасибо за восхитительный чай.
- Да вы едва к нему притронулись! - Палец Людмилы обвиняюще указывал на стакан гостьи. - Садитесь и допивайте. Расточительство - грех.
- Но я действительно должна идти, - запротестовала Элизабет-Энн. - Я должна найти для нас квартиру и не могу напрасно тратить время.
- А кто говорит, что вы даром теряете время? Мы пойдем наверх, и я покажу вам квартиру. Она маловата для пяти человек, но очень милая.
- Но… я подумала, что вы не хотите сдавать квартиру семье с детьми.
Людмила царственно пыхнула сигаретой.