Шла она себе, шла, а потом, в одно ужасное мгновение, на ее пути - из ниоткуда - возник Александр. Лицо его было суровее, чем у древних волшебников из книг по истории. И все бы ничего, ну испугалась бы Лера и, поджав хвост, вернулась на диван. Но ее рука, сжимавшая кинжал, сама собой оказалась около его грудной клетки, а лезвие противоестественно легко, без усилий с ее стороны, вошло волшебнику в тело именно так, как он показывал - снизу вверх. И хотя Лера не собиралась этого делать, но рука жила своей жизнью, действовала уверенно, будто Лера была закаленным в боях солдатом и не раз проделывала подобное, или будто на нее заклинание наложили. А может, и впрямь наложили… Александр слегка дернулся и застыл. Глаза его вспыхнули торжеством и болью. Лера дернулась тоже - от неожиданности, нахлынувшей паники и осознания непоправимости содеянного. Она попыталась выдернуть кинжал, словно это помогло бы, но Александр едва заметно мотнул головой и что-то прошептал - что именно, не разобрать. На руки Лере полилась кровь, немного, но достаточно, чтобы её передёрнуло.
"Демоны бы все побрали! - подумала она в сердцах. - Да что ж за день поганый! Все через одно место!"
Александр стал беззвучно оседать на пол. Лера секунду раздумывала, стоит ли подхватывать его с риском сорвать спину, но потом решила, что от нее не убудет. На случай, если он всё-таки выживет. Не мешает подстраховаться, ведь шишка на голове не добавит ему жизнелюбия.
Александр оказался чрезвычайно тяжелым, куда тяжелее, чем ей представлялось. Он заваливался вперед - очень неудобно, потому что Лере приходилось удерживать его, и одновременно не дотрагиваться до кинжала, который до сих пор торчал из его груди. Лера пыхтела, но от удара об пол его кое-как спасла. До дивана не дотащила, но на пол - а главное, на спину - уложила.
И что дальше? Он умер или нет? И извечный вопрос - ей-то что теперь делать?
А дальше началось волшебство. Колба с кровью взмыла в воздух, подлетела к теоретически бездыханному телу Александра и перевернулась, выплеснув своё содержимое на волшебника. Кровь не вылилась сплошной струёй, как должна была бы согласно всем существующим физическим законам, а рассеялась в воздухе и узором опустилась на его тело в соответствии с начертанными символами. Выполнив миссию, колба плавно вернулась на свое место, в штатив, и застыла там, словно ничего и не произошло.
Кровь повторяла четкие линии рисунка, и там, где завершался очередной символ, вспыхивал огонь. Вскоре все знаки полыхали ровным голубым пламенем, и Лера стала всерьез опасаться за сохранность лаборатории. Как бы полноценный пожар не занялся. В любом другом случае она бы предположила, что здесь имеются охранные заклинания, но после проникновения в ее спальню нелепого субъекта в семейных трусах, уже не знала, что и думать. И готовилась к худшему.
Опасения её оказались излишни, пожара не случилось. Огонь горел еще минуту, и никаких попыток вырваться за пределы очерченных символов не предпринимал, он не становился ярче, но и не угасал. Лера неотрывно смотрела на кинжал, торчащий из груди Александра, и только потому не пропустила момент, когда его контуры начали легонько дрожать и расплываться. Он превращался в марево, дымку и, в конце концов, развеялся. После этого осталась рана - маленькая и неопасная, разве может из-за такого пустяка умереть волшебник?
Рана стала притягивать к себе огонь. Это было похоже на водоворот. Один за другим символы гасли с противным шипением, огонь собирался в единый поток и стремительно уходил в тонкий порез, забирался под кожу, растекался под ней, отчего она начинала светиться.
"А что у нас сегодня на ужин? Шашлык. Кто самый голодный?" - Лера пыталась сохранять присутствие духа и шутить. И то, и другое выходило у неё из рук вон плохо.
Вскоре всё тело Александра изнутри подсвечивалось приятным голубоватым цветом, по крайней мере, в тех местах, где кожа была обнажена. Им запросто можно было бы осветить небольшую залу и сэкономить, таким образом, на волшебстве. Лера гадала с чисто научным интересом, сгорит ли её муж в этом внутреннем пламени, и если да, то как тогда воскресать будет. Из пепла, как птица Феникс? То есть лысым и с крылышками? При этом из головы не выходила злосчастная палка и фокусы, которые она выкинула. И она все ждала, когда же рванет, когда все пойдет не так, и даже отодвинулась подальше на всякий случай…
И оно пошло, и оно рвануло, только совершенно иначе, нежели ей представлялось.
* * *
- Матвей, как ты себя чувствуешь?
Мать, как обычно, без стука зашла в комнату сына. Матвей спал и во сне спасал миллионы жителей соседнего королевства от происков злых волшебников. Зло было практически искоренено, и Матвей предвкушал искреннюю благодарность и восхищение, с которой встретят его спасенные. Не успел. Еще бы каких-нибудь пять минуточек, и он бы… ээх, да что теперь говорить!
- Мама? - спросил он, протирая глаза. - Мама? Что случилось?
- Ничего не случилось, - ответила мать. - Я просто зашла узнать, как дела. А ты - спишь. - Сказано это было таким тоном, словно Матвей никакого морального права не имел спать.
- А я - сплю, - эхом отозвался он и приподнялся на локтях, поморщившись от боли в истерзанных ладонях. - Знаешь, мне уже лучше. А сколько времени?
- Одиннадцать вечера.
Если Алевтине Григорьевне показалось странным то, что Матвей спит ночью, то кто он такой, чтобы возражать?
- Тебе что-нибудь нужно? - спросил он, поразмыслив и не найдя другой причины, по которой мать его разбудила.
- Нет.
И снова этот тон. Полный двусмысленности, взрывающий мозг миллионами возможных нюансов в диапазоне от категорического, чистосердечного "нет" до яростного безапелляционного "да!"
- Тогда… что?
Матвей совершенно растерялся. Полусонный, беззащитный, он кое-как выбрался из-под одеяла и сел на кровати. Посмотрел на мать - она, кажется, над чем-то размышляла.
- Мне ответ пришел, - сообщила она, наконец.
- Какой ответ? - не понял Матвей.
Мать высокомерно вздернула брови:
- Как это - какой? Как это - какой? На мое письмо брату. Александру.
- И… что?
- И ничего, - скрытое раздражение матери начало прорываться. - Нет его по этому адресу. Уже давно не живет. И как теперь его искать прикажете?
Всплеснув руками, Алевтина Григорьевна уставилась на сына, словно это он был виноват в том, что величайший - по её мнению - волшебник всех времен и народов переехал и её не предупредил. Матвей же едва сдержал облегченный вздох, и тут же в голове его хихикнула темнота, вскинула щупальца и ликующе ими потрясла. Он схватился за голову и застонал - боль была такая, что, казалось, череп сейчас взорвется.
Мать этот жест проигнорировала и сказала, как ни в чем не бывало:
- Я у сестры, Глашки, попробую выяснить, где сейчас Александр. Может, знает.
Темнота в голове Матвея хихикнула еще раз, отчего в глазах у волшебника зарябило. А затем темнота приказала: "Заткни ей рот".
Весело так приказала, издевательски, и в то же время настойчиво, не оставляя возможности увильнуть. Матвей отдернул руки от головы и, невзирая на боль, вскочил с постели. На всякий случай он отошел от матери подальше и прошептал:
- Нет. Ни за что.
"Она мне надоела. Вечно лезет, когда не просят! Заткни ей рот, иначе голову отрублю!"
- Матвей, в чем дело? С кем ты разговариваешь? - прорезался сквозь пелену боли подозрительный голос матери.
- Нет…
"Заткни ее!" - взвыла темнота и ударила. Ударила в полсилы, в качестве демонстрации, однако Матвею показалось, что у него из ушей сейчас мозг вытечет, и глаза из глазниц вылезут, и вообще он весь треснет по швам, как переспелый арбуз под палящими лучами солнца. И тогда кровь испачкает комнату, и это очень огорчит мать. Не в силах устоять на ногах, Матвей по стенке стек на пол и там замер, скорчившись, подперев голову рукой, так как держаться на шее самостоятельно она отказывалась. Все норовила завалиться на бок, если не отвалиться окончательно.
- Матвей! Я с тобой разговариваю! Что случилось?
- … голова… болит…
- Что-что? Перестань мямлить. Ты можешь четко рассказать, в чем дело?
- …голова… болит… - Он как маленький, спрятал лицо в ладонях. У него даже не было сил посмотреть на мать.
- Матвей, я вызываю врача! - звук шагов матери, выходившей за дверь, грохотал в ушах волшебника нестерпимо долго.
Что всегда его удивляло, так это готовность, с которой осторожная мать, к себе не подпустившая за всю жизнь ни одного эскулапа, отдавала под прицел стетоскопов любимое чадо. Но не ему судить, не ему спорить и оспаривать…
Он с трудом открыл глаза, но от этого стало ещё хуже - от обилия мебели закружилась голова, и боль застучала в висках отбойными молотками, и темнота вкрадчиво прошептала: "Хорошо тебе? Знаю, как хорошо… Заткни ее, и все пройдет… давай же, я ведь не отстану… я здесь, с тобой, твоя лучшая подруга, твоя единственная подруга…"
Матвей как мог крепко сцепил руки, чтобы не приведи боги, не натворить непоправимых дел, весь сжался, и молился только об одном - чтобы у него оказалось достаточно сил переждать. Справиться с тем ужасом, что засел в его голове и не дает покоя. Выстоять, не навредить.
"Я тебя раздавлю… - шипела темнота, и Матвею казалось, что он окружен ею со всех сторон. Склизкая, омерзительная темнота - и как он раньше мог полагать иначе? - Ты сдохнешь, мой друг! Сдохнешь, как шелудивая псина, и никто - слышишь? - никто не заплачет! Все вздохнут с облегчением! Потому что ты - ничтожество…"