- Человек! Коньяку в комнату Антонины Семеновны.
Тоня подошла и ласково погладила Боржевского по голове "против шерсти". Он изловчился и, напружившись так, что покраснела шея, поднял девушку на воздух и несколько шагов, пошатываясь на старческих ногах, пронес ее, бодрясь, при общем смехе плавно по воздуху.
VIII
Перед входом в комнату Тони Иван Андреевич остановился и пропустил вперед всех остальных.
Последнею входила хозяйка. Заметив, что он нерешительно стоит, она сказала:
- Что же вы, молодой человек?
Он посмотрел на ее полное лицо с ястребиным носом, темными бровями, довольно порядочными усиками, и ему действительно не захотелось идти. Вдруг он испугался, что, много выпив, потеряет способность вполне управлять собою, и гадко становилось при мысли, что он может поддаться искушению и остаться тут до утра.
- У меня завтра с утра есть дело, - выдумал он, одобряя себя внутренно за сказанную ложь и решение тотчас же уйти. - Иван Антонович! - позвал он неуверенно, стыдясь того, что зовет Боржевского вымышленным именем.
- Вася, ты что? Иди.
- Вы напрасно сумлеваетесь, - продолжала хозяйка, ласково-подозрительным взглядом ощупывая его лицо и всю фигуру. - Какие же могут быть в праздники дела? И зачем же сюда приезжать, если говорить о делах? Вы напрасно хотите направляться к другим. Мы вас хорошо, чисто положим. Вы сами убедитесь. Тоня, ваш гость собирается уехать.
- Кто собирается уехать? - Боржевский кончил разливать коньяк по рюмкам. - Мамаша, получите "румку".
- Надсмешник!
Она взяла полною рукою, с двумя звенящими браслетами, рюмку с подноса, и пригубила.
- Мы вас хорошо, чисто положим. Вы сами убедитесь.
Девицы тоже выпили и многие из них поспешили повторить.
Иван Андреевич, тронув Боржевского за плечо, настойчиво сказал:
- Мне пора.
Боль выросла еще больше, и хотелось, выбежав куда-то, долго и страстно рыдать. И оттого ему казалось, что нужно немедленно же уехать, пока не случилось что-то, когда возврат будет уже невозможен.
Лицо у Боржевского приняло раздраженно-презрительное выражение.
- Выйдемте.
Среди общего молчания они вышли в коридор.
Боржевский взял его под руку, сжав, точно клещами, и повел его в зал.
- Зачем же тогда было ехать? - шипел он, холодно и расчетливо глядя в глаза Ивану Андреевичу: - Ведь я здесь не ради веселия, а ради дела. Надеюсь, это понятно?
- Все это, может быть, и так, - сказал Иван Андреевич с ударением и стараясь говорить таким тоном, чтобы Боржевский не забывался, - но я полагаю, что цель в известном направлении достигнута.
- Вы думаете?
Боржевский нахально на него посмотрел.
- Если вы так полагаете, что у меня была именно такая цель, то поедем. Только уже тогда устраивайте вы сами. Вы думаете, что поехать прямо в бани или номера и позвать с собою первую попавшуюся женщину очень трудно? Только очень мало толку. Я привык работать наверняка. Сегодня и через неделю мы побываем здесь, посидим, покутим. А там, глядишь, и пригласим в семейные номера, присмотревшись и с ручательством. Я люблю солидно. Ну, пойдем к остальным. Здесь зорко смотрят, и, знай нашу цель, ни одна не пойдет. Дайте деньги - не пойдет.
- Отчего так? - удивился Иван Андреевич.
- А вот решите эту задачу.
Он вынул свою тряпку, раскрыл табакерку и понюхал табаку.
- Отчего вы думаете, что здесь уже не люди? А они, представьте, люди, и в этом смысле даже больше люди, чем прочие. Велите ей голой на площади протанцевать - протанцует, а фигурировать не пожелает. Я уж попробовал свой опыт в этом направлении.
- Гости! - доложил, внезапно войдя в зал, человек с рыжими усами. - Вы приказывали, Иван Антонович, предупредить.
- Пойдем!
Боржевский потащил Ивана Андреевича за собой.
- Остается! Коньяку ему.
Тоня подошла к Ивану Андреевичу вплотную, касаясь его грудью, выгнутой немного вперед, и держа руки по привычке за спиною. Лицо ее выражало усталость и скуку.
- Вы остаетесь у меня? - спросила она холодно, как чиновник.
По коридору пробежал человек с подносом, и все девицы, исключая Тони и девушки в турецких шароварах, вышли.
Боржевский поплотнее притворил дверь.
Иван Андреевич сел к раскрытому ломберному столу, на котором лежали игральные карты, и стал разглядывать комнату. Тоня подошла сбоку от него к комоду, над которым висело зеркало, и стала пуховкой из пудреницы пудрить лицо. Боржевский уселся напротив, на кровати, и посадил себе на колени турчанку, которая по-детски обвила его шею руками и внимательно, точно маленькая змейка, смотрела ему в глаза.
Обстановка Тониной комнаты была совершенно проста, даже бедна, и одеяло на кровати простое, белое, байковое. На стенах ни олеографий, ни открыток. Только на потолке зеленоватый фонарь, отчего все лица и предметы в комнате казались полуосвещенными, и это шло к ее серому платью и почему-то к ее движениям и светло-водянистым, злым и серьезным глазам.
- Однако Катька тебя здорово по щекам отлупила, - сказал Боржевский.
- Небось, и я ей здорово наклеила, - огрызнулась Тоня и повернула к Ивану Андреевичу веселое и беспечное лицо, густо запорошенное пудрою.
Ивану Андреевичу стало ее жаль, и он сказал:
- А вы давно… служите здесь?
- А кому какое дело? Вот не люблю, когда расспрашивают.
Она швырнула пуховку на комод, вытерла полотенцем брови и пальцы и хлопнула себя ладонями по бедрам.
- Готова! Придут такие, сядут и спрашивают: "как дошла ты до жизни такой?" Ну, и сразу видно, что цыпленочек.
Она сделала смешную гримаску, вытянув губы, как это делают детям.
- Я лучше вам погадаю. Хотите?
Она уютно подсела к столу и перетасовала карты.
- Как гадают замоскворецкие купчихи… Я ведь жила в Москве на Большой Якиманке…
Она быстро разложила карты и, изобразив наивно-скорбную мину, вздохнула.
- Плохо, мой голубь. Ждет тебя дальняя червонная дорога. Ты думаешь, она дорога настоящая, а она, вишь, дорога обманная… Через бубновый интерес…
- Брось, Тонька! Гадай, как следует, - приказал Боржевский.
- Марьяжное письмо и неприятность через замужнюю даму. Она ваша злодейка… Потом небольшая дорога через деньги.
Она смешала карты, налила себе и Ивану Андреевичу коньяку и чокнулась с ним.
- Вот когда выпью еще, тогда стану подобрее.
И она мягко и мгновенно прищурилась и кивнула ему головою.
- Ну-с, жила на Большой Якиманке. Как и что? Это, пожалуй, и неважно. Был у меня жених. У каждой такой, как я, был непременным образом жених.
Она посмотрела в сторону Боржевского, и они оба чему-то засмеялись.
- Это что же значит? - спросил Иван Андреевич.
Тоня разбросала по столу карты и с иронической серьезностью, подняв брови, спросила:
- Продолжать?
- Да, рассказ о вашей жизни.
В девушке было что-то недоговоренное. Она метнула на Ивана Андреевича сквозь узко прищуренные веки быстрый взгляд. И этот быстрый взгляд точно отнял что-то из его души. Резанул, как острое лезвие.
Она, высоко подняв локти, заложила руки за голову. И Иван Андреевич знал, что она думала сейчас о нем. Его душевная тревога передалась и ей.
"Расскажите все… не бойтесь", - хотелось ему попросить ее.
- Она смеется над тобой, Вася, - сказал Боржевский.
- Это, что я сказала, что у каждой такой девушки был жених? Нет, я не обманываю… Опять вам марьяжная дорога через эту самую даму.
"Это я, значит, поеду к Симе", - серьезно подумал с неудовольствием Иван Андреевич. Впрочем, как глупо! Неужели он начал верить картам?
- Ну-с, был у меня жених молодой купец… Было у него два дома, третий лабаз…
- Ой, врешь! - сказал Боржевский.
- Этот самый жених ко мне ездил и души во мне не чаял, - говорила она скороговоркой, точно это все было ненужное и маловажное, что надо было поскорее пропустить мимо, - а была у него до меня любовь, которую он скрывал от меня… барышня из благородного дома… Ну-с, узнала я про эту любовь и написала ей письмо. Так, мол, и так… Объяснила.
- Зачем? - спросил Боржевский, засмеявшись неприятно осклабленными зубами.
- А так… Пускай я одна… Получила она это письмо, и с ним к нему… Вышло у них через меня объяснение.
- Ну? - заинтересовался Боржевский. - Не тяни душу… рассказывай.
- Я не лошадь… Не стану.
- Продолжайте, - попросил Иван Андреевич.
- Что продолжать? Любила я потом одного офицера.
- А дома и лобаз мимо носа проехали? - спросил Боржевский.
Но она не ответила.
- После офицера сошлась с одним акцизным. Он тоже хотел на мне жениться.
Тоня продолжала говорить скороговоркой, точно удивляясь самой себе, что это все произошло именно с ней.
- И небось, ты тоже написала его невесте письмо? Нашла дураков тебя слушать.
Она собрала со стола карты и кинула их в лицо Боржевскому.
- Дура, - сказала, сердито отряхаясь, турчанка. - Пойдем, Вася, ко мне.
Боржевский выпил с нею по рюмке, и они вышли.
Тоня придвинулась ближе к Ивану Андреевичу и положила ему на руку свои обе руки.
- А вы завейте горе веревочкой. - Брови ее были высоко подняты. Она проговорила это машинально, и глаза у нее были безжизненные, стеклянные. Только в полураскрытых губах была вялая, чуть теплящаяся жизнь.
- Почем вы знаете, что у меня горе?
- Я всегда вижу, когда у человека горе… особенно через женщину. А вы плюньте. Не стоит того наша сестра, чтобы о ней так много беспокоиться. Небось, чиновник или учитель… не из простых и не из бухгалтеров: я сразу вижу… Эх, Митя…