– Так решено, вы придете в Лувр?
– Приду, – сказал Гонди принужденно.
– О! Ваше обещание неискренне, лучше скажите, что у вас на душе.
– Видите ли, если я сопротивляюсь вашему желанию… так это потому, что… что оттуда могут меня отправить…
– Куда?
– В Бастилию.
– Неужели это не на шутку вас останавливает?
– А неужели этого мало?
– Конечно, если б тут была хоть тень основания. Напротив, никто не думает делать вам зла. Только и говорят, что о ваших добродетелях и высоких достоинствах вашего ума. Я не удивлюсь, если ваши желания в отношении вас и ваших друзей будут выполнены.
– Вы поклялись, что пришли ко мне по вашему собственному желанию, – так ли это?
– Поезжайте завтра в Лувр и сами увидите.
– Ничего не обещаю.
– Чтобы рассеять всякое подозрение, скажу вам новость.
– Какую?
– Некоторые фрондеры сильно беспокоят вас, но добрые люди постарались устранить с вашей дороги того, кто менее всего доставил бы вам удовольствие при встрече.
– Герцога Бофора?
– Его самого.
– Что с ним сделали?
– Его поймали в прекрасную ловушку, которая была устроена случаем, а лучше сказать, вами.
– Так где же находится герцог Бофор?
– В Бастилии.
– Так вот что! – воскликнул коадъютор, вздрогнув и поняв, в чем дело.
– Вы его ждали здесь. Ваша записочка послужила нам на пользу!
– Вот и прекрасно! – воскликнул коадъютор. – Это мой задаток, теперь мне ни в чем отказать нельзя.
Глава 23. Несчастный день
Дорогой принцесса переменила намерение. Она приказала ехать в замок Шеврез.
"Женщина, которая любит, – думала она, – скорее поймет меня, нежели королева, которая любит только власть. Она употребит все свое влияние на коадъютора, чтобы спасти того, кого я люблю больше жизни".
Швейцар, не узнавший принцессу, сказал ей, что госпожа Шеврез опасно больна и что ее только что причастили. Зловещим предвестием отдались эти слова в душе великой амазонки Фронды, когда она узнала о смертельной болезни амазонки двора. Она приказала тогда ехать прямо в Лувр.
"После всего, что совершилось, пускай меня заключат куда хотят, голова у меня кружится, в глазах темно! Я не знаю, на чью руку опереться, куда приклонить голову, за какую надежду схватиться… Ах! Если бы умереть – только с ним вместе"!
Карета подъехала к дворцовому подъезду, а принцесса все еще, казалось, не приходила в сознание, так что принуждены были напомнить ей о прибытии в Лувр. Увидев Луизу Орлеанскую, королева нахмурилась, глаза ее засверкали гневом. Но принцесса преклонила колени перед ней.
– Простите, – сказала она.
Высокомерная Анна Австрийская вполне насладилась своим торжеством, потом величественно протянула руку униженному врагу и, стараясь по возможности смягчить свой голос, сказала:
– Встаньте, племянница.
– Не встану, пока вы не даруете мне помилования.
– Король всегда милует.
– Не о себе прошу я вас. По вашему милосердию вы оставили мне свободу, но я прошу вас о нем…
– Я не понимаю вас.
– Ваше величество! Он подъезжал к Парижу с полным доверием к приглашавшему его коадъютору, с пламенным желанием загладить свой проступок, и в эту самую минуту его арестовали. Ради самого Бога, умоляю, ваше величество, сделайте так, чтобы он не был один исключен из общего прощения.
– Объяснитесь лучше, племянница. Повторяю вам, я не понимаю вас. Кто же этот – он?
На коленях подвинулась принцесса ближе к королеве и протянула к ней руки.
– Я прошу вас за моего мужа, который заключен в Бастилию! Заклинаю вас возвратить ему свободу!
– Вашего мужа? Вы вышли замуж?… Вы, принцесса крови? Я никогда не слыхала, чтобы король изъявлял на то свое согласие!
– О! Ваше величество, не смейтесь над моим несчастьем! Не поражайте меня вашим гневом! Конечно, я заслужила его, но я в отчаянии, потому что вижу, что вы не хотите простить!
– Так вы венчались без моего согласия?
– Простите, ваше величество!.. Простите!..
– И тогда, когда для вас предназначался трон Франции?
– Простите, ваше величество! Заклинаю вас!
– И вы не подумали, что нельзя нанести более страшного оскорбления вашему королю и властелину, как отдав предпочтение другому человеку.
Принцесса дрожала от ужаса и смотрела на королеву как бы в помешательстве. Анна Австрийская продолжала:
– Этот человек должен загладить свою дерзость вечным заточением. Если бы я следовала внушениям моего справедливого гнева, железная маска должна бы быть на нем, чтобы никто не мог видеть лица человека, который дерзнул нанести оскорбление Людовику Четырнадцатому!
– Смилуйтесь, смилуйтесь!.. У меня только одно это слово на языке! У меня только одна эта надежда в сердце!
– Встаньте и уходите вон!
– Как, ваше величество, вы произносите мне смертный приговор?
– Вы должны уйти в монастырь и вечным покаянием загладить вашу дерзость и преступление.
– О! Для меня все казни, какие только хотите! Подвергните меня самым жестоким лишениям, прикажите, чтобы в монастыре каждый день бичевали мое тело; прикажите заключить меня в подземную тюрьму без воздуха, без света, без пищи. Я согласна на все, я все приму с благодарностью – но сжальтесь, сжальтесь надо мной и возвратите ему свободу!
– Вы хотите меня обмануть.
– Нет, ваше величество, клянусь вам, я искренно говорю.
– А между тем, подъезжая к Парижу вместе с этим человеком, которого вы называете своим мужем, вы намеревались отправиться к священнику, чтобы освятить законным порядком этот преступный брак?
– Заключите меня сейчас же в монастырь, тогда вы получите уверенность, что мой брак никогда не может быть освящен церковью.
– Слушайте же, я не хочу, чтобы народ и наши враги получили новый повод смеяться над нами. Но если я заставлю вас произнести клятву – заметьте, я это говорю вам в твердой уверенности, что вы непременно сдержите ее – если я потребую от вас эту клятву, дадите вы мне ее?
– Требуйте, ваше величество.
– Помните, что королева Франции не может требовать клятвы от своей первой подданной, чтобы ей было в том отказано.
Принцесса со страхом посмотрела на королеву. Ей показалось, что, если бы в эту минуту своды древнего дворца французских королей обрушились на ее голову, так и тогда ей не было бы так тяжело, как при пытке, которой подвергала ее неумолимая королева.
– Клянитесь именем Христа и вашей честью, клянитесь, что вы отказываетесь быть женой Бофора.
Луиза Орлеанская, стоя на коленях, подняла руку для произнесения клятвы.
– Встаньте, подняв руку, произнесите эту клятву.
Принцесса встала и спросила торопливо:
– И он будет свободен?
– Клянитесь!
Принцесса не колебалась, понимая, что во что бы то ни стало надо внушить к себе доверие. Она подняла обе руки и поклялась.
– Хорошо, – сказала королева с видимым удовольствием и, взяв лист бумаги, набросала на нем несколько строк, которые подала принцессе.
Едва бросив взгляд на написанное, Луиза убежала, позабыв даже поблагодарить королеву, которая подвергала ее гордость такой жестокой пытке.
Все это время коадъютор, предаваясь себялюбивым мечтам, мало тревожился о Шарлотте Шеврез и только по донесению своей полиции узнал о ее смертельной болезни. Как громом поразила эта весть забывчивого честолюбца. Он опустил голову, и, может быть, в первый раз в жизни слезы навернулись на его глазах.
"Она умирает, – подумал он. – Надо мне с ней повидаться. Надо… что, если она умрет? О, какое это будет несчастье для меня!"
И этот человек, казалось, такой закаленный в житейских волнениях, впал в глубокое уныние.
"А что, – думал он, – если это начало конца? Сколько уже предостережений присылалось мне!.. Ехать ли ко двору, бежать ли, пока есть свобода?… Смерть Шарлотты будет для меня предвестием несчастья. Предчувствия!.. Это предвестники несчастья, всегда бывает худо, если их не слушаешь".
Он стал переодеваться. Когда принимал из рук лакея шляпу, увидел в ней записку.
– Ты не видал этой записки? – спросил Гонди, заметив удивление лакея.
– Нет, не видал.
Коадъютор развернул записку, слов в ней было немного:
"Не выходите из дома, или вы погибли".
Он был поражен, однако смертельная болезнь Шарлотты заставила забыть о своей безопасности, и он вышел. Через несколько минут он был уже в ее доме…
Герцог Шеврез, отец Шарлотты и, следовательно, муж бывшей приятельницы королевы, герцогини, столь знаменитой прежними своими любовными интригами, был в это время шестидесятичетырехлетним стариком, но еще бодрым и, несмотря на свою старость, до такой степени развращенным, что у него в Дампьерском замке был целый гарем. В то время как он был в этом замке, с ним сделался апоплексический удар. Тогда, видя себя в крайности, он велел послать карету в Париж за духовником. В этой карете приказано было отвезти в Париж его сильфид, а из Парижа привезти духовника. Но после исповеди и причастия старому герцогу сделалось гораздо лучше. Укрепившись новыми силами, он приказал отвезти аббата в Париж и привезти красавиц назад. Вероятно, в его глазах болезнь дочери не имела большой важности: в ответ на это известие он послал совет позаботиться, прежде всего, о спасении души, уверяя ее своим примером, что, несмотря на приговоры докторов, болезнь часто проходит и без лекарств.