– Для какой цели?
– Мне хочется заняться политикой.
– Посмотрим, какие у вас планы, – сказала герцогиня, глядя во все глаза на любимого и неузнаваемого ею Бофора.
– Что вы думаете насчет брака Шарлотты Шеврез с принцем Конти?
– Что это самая блистательная партия, какой можно было желать для фамилии Шеврез и Монбазон. Вы знаете, прекрасная Шарлотта приходится мне родней, потому что я вышла за ее родного деда.
– Так послушайте же, милая Мария, если вы хотите доказать мне свою любовь, а вы, надеюсь, хотите этого?
– Ах, Бофор, поостерегитесь! Если вы вмешаетесь в политические замыслы, то наделаете много дурного и бесславного и перестанете быть рыцарем великодушия и чести, каким мы знаем и любим Франсуа де Вандома.
– В основании моих политических соображений лежит честное дело.
– Посмотрим.
– Я желаю, чтобы брак Шарлотты Шеврез с принцем Конти не состоялся.
– Подумали ли вы, что говорите?
– Разумеется, иначе не стал бы и говорить.
– Но муж мой, все родные, целый свет очень дорожат этим браком.
– Согласитесь, однако, что помешать этой свадьбе – доброе дело.
– Что вы хотите этим сказать?
– Принц Конти – человек, преисполненный чести, прямодушия и… простодушия. Женить его на хорошенькой Шарлотте – ведь это…
– А! Так это вы ее любите! – воскликнула герцогиня в бешенстве.
– Нет, нет, Мария!
– О! Вы напрасно хотите обмануть меня, я это предчувствую.
– Клянусь вам честью дворянина!
Ярость высокомерной герцогини не погасла от этой клятвы.
– О! Я узнаю, кто она.
– Герцогиня, – возразил Бофор, вставая и стараясь схватить руку, отталкивавшую его, – будьте довольны тем, что вы первая красавица во Франции, и откажитесь раз навсегда от трагической ярости, которая доказывает только то, что вы не правы.
– Франсуа, дайте мне честное слово, что вы никого не любите?
– И вы тоже!
– Что вы хотите этим сказать?
– Ничего, – сказал Бофор, припомнив, что от него требовалась недавно та же клятва.
– Но я требую от вас этой клятвы.
– А я не хочу ее давать, – сказал Бофор, нахмурившись.
– Ну, берегитесь, я отомщу за себя.
– Нет, Мария, вы не сделаете этого.
– Да, я открою, кто она, и тогда мой гнев и ненависть падут на нее, кто бы она ни была.
– Послушайте, Мария, это будет самое сильное средство навсегда оттолкнуть меня от себя.
– Ага! Он любит, он любит другую, а не меня! – воскликнула несчастная, убитая горем.
– Мария, не забудьте же, что я очень хочу, чтобы этот брак не состоялся, и в этом случае полагаюсь на вас.
– Я не могу, не могу этого, – сказала она глухим голосом.
– Вы сделаете, если любите меня.
Бофор взял ее руку, поднес к губам и запечатлел на ней долгий пламенный поцелуй, который мог укротить сердце бешеной ревнивицы. Затем он поднял драпри и исчез. Оставшись один в отдельной комнате и затворив за собой потайную дверь, он долго смотрел на нее.
– Это было в последний раз! – уверял он себя. – Да, в последний раз я переступил этот порог.
Глава 2. Под маской
На другой день, в воскресенье на масленице, в Пале-Рояле был большой съезд. Королева, до конца жизни любившая увеселения, объявила бал и допустила маски, чего давно не бывало.
Пале-Рояль сверху донизу блистал огнями, все царедворцы ждали необыкновенных увеселений, потому что все французское дворянство было приглашено во дворец, чего тоже давно не бывало. Толки шли о великолепии костюмов, о небывалых превращениях. Приготовление к балу стало занятием женщин, честолюбием всех придворных. Прекратились, видимо, интриги партий, общий мир был сигналом увеселений. На поле радостей была забыта, казалось, всякая мысль о соперничестве…
Самые блистательные маски собирались, одна за другой, в великолепно освещенных залах. Но надо правду сказать, большая часть приглашенных дворян были без масок, а если иногда какая-нибудь маска вмешивалась в толпу, то ее скоро называли по имени, разоблачая ее неизвестность.
Нельзя сказать, чтобы легко было завязать очаровательную войну или интригу в маскараде, многим приходилось на первых же порах отказываться от этого удовольствия.
Но этого нельзя сказать о высокой маске в широком костюме волшебника. Костюм совершенно закрывал ее стан, так что никак нельзя было узнать человека ни по движениям, ни по походке.
Волшебник переходил от одной толпы к другой и всюду распространял самую неистощимую веселость, его острые эпиграммы всегда попадали прямо в цель. По мере того как он проходил, бросая направо и налево злые сарказмы и меткие сатиры, общее любопытство усиливалось и принимало размеры, опасные для безопасности этой личности.
Но надо отдать справедливость, появление волшебника производило дурное впечатление только на мужчин. Женщины же, напротив, с ума сходили от него, наперерыв спешили подхватить его под руку и самыми чарующими способами выпрашивали у него предсказаний своей будущности.
Графиня Фронтенак уцепилась обеими руками за волшебника и наклонилась к нему с видом особы, жаждущей узнать что-нибудь о себе.
– Прекрасная маска, – говорила она, – какое же мне будет предсказание?
– Никакого, потому что ваша жизнь – это хрустальная скала, сквозь которую все можно видеть или угадывать.
– Да, это очень любезно с вашей стороны. Признайтесь, однако, если бы на мне была маска, то вам было бы мудренее отгадывать, вы непременно понесли бы разный вздор о тайной любви, которую всякая порядочная женщина должна питать в сердце – так, по крайней мере, считает общественное мнение.
– Нет, у меня не такой дурной вкус. Если бы вы закрыли глаза, дали бы мне руку, по этой открытой руке я прочел бы, что в вашей душе нет места для других чувств, кроме как чувств честных и возвышенных.
– О! Да вы великий фокусник!
– Я только справедлив. Но так как я не могу говорить о любовниках, потому что у вас их нет, то я потолкую о ваших друзьях.
– И прекрасно. Вы дадите мне средство узнать, кто вы? Надо вам сказать, что по вашей милости у всех любопытство сильно разгорелось.
– Я это знаю.
– Итак, посмотрим, как много дурного скажете вы обо мне в отношении моих друзей.
– А то, например, что вы слишком торопитесь давать советы на крайние меры. Когда любишь людей искренно, то убеждаешь их оставаться в границах, налагаемых приличиями, саном и полом.
– Под именем "людей" вы разумеете ее высочество?
– Может быть.
– Правда, она удостаивает меня своей дружбой.
– И прекрасно! Но если она позволяет вам читать в ее сердце, то убедите ее в истине, что женщина должна оставаться женщиной.
– А если у женщины есть честолюбие?
– Она ошибется и наделает много проступков, а тогда насмешники будут не на ее стороне.
– Но если ее честолюбие переносится на другого?
– Роль такой женщины пассивная во всяком случае. Если она полюбила другого, значит, этот другой стоит сердцем в уровень с ней, а в таком случае она должна довольствоваться ролью женщины, а не предварять события.
– Что же надо делать, чтобы исполнить хорошо свою роль?
– Ждать.
При этом слове волшебник очень вежливо отделался от прекрасной графини и повернулся в другую сторону. Он увидел герцога Монбазона, ведущего под руку женщину в маске, которую, вероятно, узнал, потому что поклонился ей.
– Господин волшебник, – закричал герцог, – моя дама горит нетерпением услышать от вас предсказание своей будущности, не будете ли вы любезны, удовлетворить ее желание?
– Герцог, случай накинул на меня личину волшебника, а, в сущности, я ничего не знаю.
– И по руке не умеете гадать?
– Я умею по прикосновению к руке сказать, честен или нечестен человек, верен ли он в дружбе, вероломен ли в любви. Но на лице этой дамы, как мне кажется, есть все счастливые линии жизни, и это избавляет меня от труда задумываться.
– Я с полным доверием протягиваю вам руку.
Волшебник схватил прекрасную руку и бросил на даму быстрый взгляд.
– На вашей голове благополучие королевства, – сказал он, – и эта рука ослепительной красоты даже при руке королевы может дать корону.
– Кому бы это? – спросил с живостью герцог.
– Тому, кто ее желает, – отвечал волшебник, пристально заглянув в глаза маски, так что ей сделалось неловко.
Но когда герцог, почувствовав дрожь в руке женщины, посмотрел на нее с удивлением, она залилась громким непринужденным смехом, что часто бывает лучшим средством скрыть замешательство – средством для этой маски тем более приятным, что зубы у нее были бесподобные.
Волшебник отошел от них и, побродив от одной толпы к другой, направился к даме в длинном черном домино, которая шла, опираясь на руку графини Фронтенак.
– Бывают сторожа бдительнее стоглавого дракона при Гесперидских садах, – сказал он, обращаясь к маске.
– Бывает и так, – отвечала маска, не глядя на него и как бы разговаривая с графиней, – но графиня Фронтенак будет ждать завтра в три часа того, кто всегда занимался усыплением драконов.
Дамы прошли, волшебник отвернулся от них и, отыскивая новые приключения, не заметил, что герцогиня Монбазон, оставив мужа, таилась за высоким креслом и была свидетельницей этого разговора. Угадала ли она или услышала эти слова? Побледнев и задрожав, она вынуждена была, чтобы не упасть, опереться на спинку кресла.
– Кто она? – задала себе вопрос герцогиня. – Светло-русый локон выбивался из ее кружевного капюшона… О! Я не ошибаюсь…