II
Два дня спустя, когда молодой лейтенант крепко спал в своей подвесной койке на борту "Инкла", его сон был внезапно прерван бурными объятиями маленького человечка, желтого и худого, одетого в дорогие индийские ткани. Скроены они были по французской моде 1780 года, ибо в то время набоб имел честь служить поваром у господина Дюпле, индийского губернатора, костюмы которого оставались для него образцом французской элегантности в течение всей остальной его жизни.
На нем был камзол из алой камки, полы которого были украшены сверкающими алмазными пуговицами невероятной величины, и расшитый жемчугом жилет с карманами, свисавшими до самых колен.
Этот достойный представитель отмирающего поколения, живой обломок Франции времен мадам Дюбарри, носил также узорные шелковые чулки розового цвета, башмаки с пряжками и шпагу, эфес которой был выложен драгоценными камнями. Мельхиор с трудом удерживался от смеха, разглядывая своего дядю во всем великолепии его наряда.
Они немедленно отправились в резиденцию набоба, расположенную милях в тридцати к северу от Калькутты.
Слон, на котором они ехали, покрыл это расстояние за один день.
В пути господин Локрист так многословно расхваливал племяннику свои владения, вдавался в такие скучные и утомительные деловые подробности, что молодой моряк клевал носом, сидя рядом с ним. Но о главном своем сокровище, которым он гордился больше всего, о своей дочке Женни Жам умолчал, хотя это стоило ему немалого труда. Так потребовала юная дочь Индии.
Планы отца были ей известны, но она желала, чтобы Мельхиор оставался в неведении: ей хотелось сперва поближе познакомиться с ним, чтобы решить, достоин ли он ее руки. Хотя она с нетерпеливым любопытством ожидала прибытия суженого, хотя живое воображение рисовало ей самые лучезарные картины будущего, инстинктивное чувство женского достоинства заставляло ее медлить и не обещать своего сердца никому, пока оно само не захочет отдаться.
Одиночество тяготило Женни; но медицина, которая лечит только по рутине, прописала ей замужество, как она прописывает опиум, не считаясь с тем, что гордая душа, как и нежный организм, требует особого подхода.
И вот романтически настроенная девушка захотела прибегнуть к уловке в духе Мариво, не догадываясь об ее избитости и неправдоподобии: она предстала перед кузеном в роли скромной экономки, к которой готовилась четыре дня. Любому мало-мальски начитанному человеку не понадобилось бы и четырех часов, чтобы распознать обман; но Мельхиор был столь же мало знаком с обществом, как и с театром. Ему был одинаково чужд язык юной мисс, выписывающей "Придворный журнал" и "Обозрение" фешенебельного лондонского общества, как и язык комедийной субретки. Он ничего не заподозрил, бесцеремонно расположился у дяди, из любезности, но без особого интереса осматривал его рисовые и шелковичные плантации, его футляры и кашемиры, очень много ел, не меньше того пил, большую часть дня курил, а в минуты досуга весьма развязно волочился за мнимой экономкой.
Тогда Женни, возмущенная такой наглостью, сбросила маску и, чтобы разом осадить дерзновенного, заявила ему, что она единственная и законная дочь набоба Жама Локриста.
Но моряк очень быстро оправился от изумления; он взял ее за руку - на этот раз скорее дружески, чем галантно.
- В таком случае прошу прощения, прелестная кузина, - сказала он, - но согласитесь, что если я виноват, то вы очень неосторожны. Неужто вы разыгрывали эту комедию, чтобы проверить мою нравственность? Ей-богу, испытание было опасное!
- Довольно, сударь, - прервала его Женни, глубоко оскорбленная тоном и манерами человека, которого она в мечтах наделяла всевозможными совершенствами. - Я отлично понимаю все, что вы себе вообразили, но я должна вас разуверить…
- Да разразит меня бог, если я что-нибудь воображаю! - воскликнул Мельхиор.
- Выслушайте меня, Мельхиор, - продолжала Женни. - По желанию моего отца, или, если хотите, его фантазии, все окружающие его обречены на безбрачие; я в особенности. Он захотел выдать меня за постороннюю из боязни, что вы можете склонить меня к непослушанию; но я думаю, что самый лучший способ избегнуть опасностей, якобы угрожающих нашим отношениям, это откровенно признаться, что мы друг другу не подходим и никогда не изменим взаимному равнодушию, которого от нас требуют.
Лицо Мельхиора осветилось неподдельной радостью, а Женни почувствовала, что бледнеет.
- Коли так, кузиночка, - сказал моряк, снова пытаясь завладеть холодной и дрожащей ручкой Женни, - давайте поступим еще лучше: будем братом и сестрой. Клянусь, мне больше ничего не надо, и такой уговор снимет с моей души большую тяжесть. Для меня, знаете, женитьба - это то же, что суша для макрели, а я-то вбил себе в голову вот уже несколько дней, будто дядюшка…
- Хорошо! - снова прервала его Женни, выдергивая руку. - Я замолвлю за вас слово перед отцом, я постараюсь, чтобы он выделил вам часть своего имущества, пока я жива, и усыновил вас после моей смерти.
- Позвольте, позвольте, кузина, - воскликнул Мельхиор совсем иным тоном, словно поняв, сколько горечи и презрения таится под этим великодушием. - Мне ничего не нужно, я молод, силен; лишняя горсточка золота не сделает меня счастливее. Вы чертовски ошибаетесь (ах, простите, кузина!)… вы здорово ошибаетесь, если думаете, что я пришел просить милостыни у моего уважаемого дядюшки, которого я полюбил всей душой, несмотря на его шелковые штаны и кружевные манжеты. Не я его искал; неделю тому назад я даже не знал о его существовании. Я приезжаю в Калькутту, он бросается мне на шею, привозит сюда, показывает мне свои богатства, спрашивает, хотел ли бы я всем этим владеть; я из вежливости отвечаю "да". А сегодня вы мне заявляете, что вы его дочь. Это меняет дело. Мне остается только порадоваться, что у меня такая хорошенькая родственница, поблагодарить дядюшку за его доброту и вернуться на свой корабль, пока я не надоел вам окончательно.
- Вы, кажется, сомневаетесь в наших добрых чувствах, - сказала сконфуженная и приунывшая Женни, - вы к нам несправедливы.
Видя, к какой плачевной развязке привели ее радужные планы, она не смогла удержать слезу, которая задрожала на ее ресницах.
Мельхиор приободрился.
- Сестрица, - начал он со свойственной ему резкостью и прямотой, - я вам докажу, что верю в вашу дружбу и ценю ваше сердце. У меня есть одно желание; оно меня тяготит, но краснеть за него мне не приходится. Я доверю его вам, а вы поможете мне перед дядюшкой, или, вернее, сами передадите ему мою просьбу. Дело вот в чем: моя мать - добрая женщина, у меня нет никого на свете, кроме нее; поэтому я ее люблю. Она вырастила, как могла, четырнадцать детей; все они умерли, она так и не дождалась от них помощи. Ей пришлось войти в долги. Для того чтобы с ними расплатиться из моего жалования, мне и десяти лет не хватит. А за это время матушка умрет от голода и холода. Женни, вы не знаете, что такое холод, а к нам это зло возвращается каждый год. Особенно страдают от него старики. Пусть дядюшка назначит ей годовую ренту в шестьсот ливров; для него это пустяки, а мне он окажет этим огромную услугу.
На этот раз Женни сама протянула руку моряку.
- Пойдем вместе к отцу, - сказала она, - я все беру на себя.
Когда набоб увидел, как дружно они идут, взявшись за руки, лицо его просияло
Женни, не тратя лишних слов, с детской решительностью потребовала от отца, чтобы он выделил капитал в шесть тысяч ливров годового дохода для матери Мельхиора.
- Я сказал - шестьсот, - возразил молодой человек.
- А я говорю - шесть тысяч, - смеясь, отпарировала Женни. - Для нас это ничего не стоит, и будьте уверены, что батюшка этим не ограничится. Мы скоро увидимся с тетушкой; но пусть первый же корабль, готовый к отплытию, доставит ей эту сумму.
- Разумеется, разумеется, - сказал господин Локрист, подписывая чек на одну из крупнейших торговых фирм в Нанте; при этом ему казалось, что он составляет брачный контракт своей дочери с Мельхиором. - Скоро мы все будем вместе и больше не расстанемся.
- О, матушка будет счастлива провести остаток жизни с вами, - сказал Мельхиор, горячо обнимая дядю. - Что касается меня… ведь я моряк!
- Что? Что? - спросил набоб, удивленно поднимая глаза; он увидел огорченное лицо дочери и нахмурился. - Не забывайте, Мельхиор, - сказал он строго, - что я требую полного повиновения. Уж не замышляете ли вы устроить свою жизнь помимо моей воли?
- У меня этого и в мыслях нет, дорогой дядюшка, - отвечал Мельхиор.
- Так запомните же, - продолжал набоб, - с каким условием я подписываю эту дарственную в пользу вашей матери… Вы не должны жениться без моего согласия.
- Ну, на этот счет можете быть спокойны, - сказал Мельхиор улыбаясь. - Мне нетрудно подчиниться вашему требованию. Даю вам честное слово.
- А вас, добрая моя Женни, - добавил он вполголоса, оборачиваясь к ней, - я клянусь всегда любить, как я люблю мать, и только так.
"Он не понимает!" - подумала Женни, оставшись одна; и она расплакалась.
Три дня спустя Мельхиор захотел проститься с дядей, уверяя, что его присутствие необходимо на "Инкле".
Приближался срок отплытия этого корабля во Францию.
- Иди, - сказал набоб, - и займи для нас с дочерью две самые лучшие каюты. Мы отправимся все вместе.
"Ну, теперь мне не избавиться от дядюшкиной нежности", - подумал Мельхиор.
2 марта 1825 года "Инкл и Ярико" поднял паруса, увозя Мельхиора и его родных.