– Я вас понимаю, – грустно проговорила прекрасная царица. В серых глазах он увидел отражение своей тоски – будто она приняла ее и пережила за него. И понимание увидел. Невысказанное – но дочь Синей Богини знала, кто был для него солнцем и всем миром. И по сути своей не могла не сопереживать. – Но все же, Игорь Иванович, я могу это сделать. И я сделаю, если вы придете ко мне и попросите. Запомните это.
Он кивнул и опустил глаза.
– Ну, к делу, – строго перевела тему Иппоталия. – Что за срочный вопрос, граф Стрелковский?
– Ваше величество, – начал он, послушно переключаясь, – я участвую в расследовании недавней попытки переворота в Рудлоге. И связанного с ней переворота семилетней давности. По всему выходит, что эти события – звенья одной цепи с заказами на похищение коронационной подвески у короля Бермонта и появлением тха-охонга на дне рождения королевы Василины, а также пресеченной попыткой убийства всех монархов континента. Я уверен, что существует международная организованная группа, которая стоит за всеми этими происшествиями.
Царица задумчиво кивала.
– Я знаю, что ведется и международное расследование, – продолжал Игорь, – но оно буксует. И по тем же причинам, что следствие на местах. Главный вопрос – цель. Какова цель заговорщиков? К сожалению, свидетели и участники ничего конкретного сказать не могут, а те, кто мог бы пролить свет на причины своих действий, мертвы. И я прошу вас о помощи. Синяя Богиня милостива и отзывчива, в отличие от ее братьев, и ответит своей дочери. Я бы не осмелился просить вас об этом, но, боюсь, это касается не только Рудлога, но и всего мира. Нам жизненно необходимо понимать цель действий международных заговорщиков, чтобы успешно и сообща противодействовать им.
Царица тяжело вздохнула и поднялась. Стрелковский встал вслед за ней.
– Я спрошу, Игорь Иванович. Сегодня ночью. Но… обычно Великая Мать сама говорит мне то, что я должна знать и что она может сказать. Если не сказала до сих пор – значит, мы можем узнать это сами, не тратя ее силы. Но не буду убивать в вас надежду. Идите. Я позову вас, каким бы ни был ответ.
– Благодарю, – произнес Стрелковский.
– Идите, – грустно повторила Иппоталия. И он, уже выйдя за дверь и шагая по коридорам солнечного дворца, все еще видел всепонимающий и разделяющий его тоску взгляд прекрасной царицы.
Дробжек опять была в воде – кто бы сомневался. Игорь заказал обед, позвонил послу и поблагодарил за организацию встречи. Внутри было пусто и непривычно. Будто он потерялся и находился сейчас в свободном падении.
Полковник уже и пообедал, и принял несколько звонков от подчиненных, а напарница все плавала. Наконец не выдержал, переоделся и пошел в яркое, зовущее море.
Боль вернулась, когда он уже наплавался и выходил из воды – за ним брела счастливая Дробжек, сжимающая в руках какого-то несчастного, умудрившегося попасться ей краба. На берегу она долго рассматривала жителя моря, а потом отпустила его в воду. Игорь вытирался и отстраненно наблюдал за ней. Если бы не необходимость ожидать ответа царицы, он бы тотчас собрался и уехал. Здесь было слишком тяжело.
Стрелковский очнулся, когда понял, что Люджина что-то спрашивает у него.
– Что? – переспросил он.
– Вы обещали мне музей, – невозмутимо повторила она. – Мы ведь успеем еще?
– Я думал, вас от моря не оттянуть, – усмехнулся Игорь.
– Ну нет, – заявила капитан, – я хочу есть и хочу прикоснуться к прекрасному. А поплавать можно и вечером. Вы как себя чувствуете, Игорь Иванович? – неожиданно спросила напарница. – Все еще плохо? На вас лица нет. Давайте я опять вас полечу?
– Полечили уже до обморока, – ответил он грубовато. – Не переживайте, капитан, я в порядке. Обед вас ждет, а потом, так уж и быть, в музей.
Царский музей Терлассы занимал огромное пространство. Он был окружен садами, тенистыми, прохладными, с забавными скульптурами из цветов, повторяющими экспонаты выставки, с кучей детишек, носящихся по аллеям, и прогуливающимися семейными парами. И массой туристов – куда же без них. Сам музей был так же светел, как дворец, но от солнца картины и скульптуры берегли, не допуская прямых солнечных лучей. Неутомимая Люджина обошла все, что могла, и так искренне восхищалась, с таким восторгом замирала перед очередным шедевром, что наблюдать за ней, несмотря на ноющее сердце и возвращающуюся волнами тоску, было одно удовольствие. Игорь отстал от нее на десяток шагов; выставку он рассматривал невнимательно. Любителем искусства Стрелковский никогда не был, и несколько потраченных часов были не самым полезным времяпрепровождением. Но раз обещал, надо потерпеть.
Дробжек задержалась в зале скульптур, посвященных шести богам, а он прошел дальше. Остановился, глядя на большое полотно – чуть ли не на четверть стены, – и, чувствуя, как опять бешено стучит в груди, попятился и сел на заботливо приготовленные для посетителей диванчики посреди зала.
На картине были две женщины. Такие разные и божественно прекрасные. Его белоснежная, сияющая Ирина и черноволосая царица Иппоталия в похожих праздничных серенитских нарядах – с обнаженной левой грудью, в коронах, легко улыбающиеся и величественные. Художник запечатлел их стоящими на какой-то трибуне, похожей на ложу спортивного стадиона. "Ее величество госпожа морская Иппоталия и ее величество госпожа огненная Ирина-Иоанна приветствуют чемпионов на шестидесятых юбилейных конных играх", – гласила большая табличка под картиной.
Игорь смотрел и насмотреться не мог. Плечи, такая знакомая грудь, руки, линия талии, тонкая шея – всё как он помнил.
В глазах чернело от этой памяти, и хотелось остаться тут навечно.
– Шеф? – удивленно проговорила Люджина, останавливаясь рядом. Он посмотрел на нее мутным взглядом, снова повернул голову к картине. И Дробжек тоже посмотрела туда. И, кажется, затаила дыхание и даже чуть сгорбилась. Приблизилась, загораживая картину, снова заставляя его взглянуть на себя.
– Тут заканчивается экспозиция, – спокойно сообщила она, – пойдемте домой, Игорь Иванович?
Полковник кивнул, но не тронулся с места.
– Вы идите, Люджина, – проговорил он, сам удивляясь, как смог открыть рот. – Я потом сам доберусь.
– Я останусь с вами, – решительно сказала капитан, намереваясь сесть рядом.
– Идите! – рявкнул он так, что на них стали оглядываться.
– Командир, – голос у Дробжек был ровный, будто она и не слышала, – вы ведете себя неадекватно. Я не могу вас оставить.
Игорь вздохнул, сжал зубы. Он и сам все понимал.
– Люджина, – сказал он тихо, – прошу вас, оставьте меня сейчас. Прошу.
Она некоторое время смотрела на него, затем поднялась и ушла.
Стрелковский досидел до закрытия музея. Мимо пробегал народ, мелькали чьи-то спины, ровно гудели людские голоса, иногда картину закрывали экскурсионные группы – а он все равно смотрел то ли на нее, то ли сквозь нее, и видел, и будто одновременно присутствовал и здесь, и далеко отсюда, то ли в прошлом, то ли за гранью жизни. И время не чувствовалось, сжимаясь в точку, и тело не ощущалось, и глаза уже не слезились, и голова была пустой. Ему казалось, что он совсем недавно сел на скамейку, – и вот к нему подошла смотрительница и мягко сообщила, что музей закрывается.
Он не помнил, как выходил оттуда, – казалось, идет только тело, а он все еще сидит там, рядом с ней, – не помнил, как пешком прошел почти десять километров до моря. Не помнил, как намочил ботинки и брюки до колен, да и волосы были мокрые, будто лил себе на голову воду. Кажется, ему звонили, но он не брал трубку.
Обнаружил себя в каком-то баре, уже пьяным, когда жуликоватого вида владелец со стуком поставил перед ним круглую бутылку с зеленоватым алкоголем и взметнувшимися округлыми зернами на дне.
– Попробуйте, – сказал бармен, – я всегда ее предлагаю тем, у кого такой взгляд, как у вас. Дорого, но деньги у вас, видимо, водятся, не обеднеете.
– Что это? – равнодушно спросил Игорь.
– Полынная горечь, – пояснил мужчина, – от нее легко в душе и приятно мозгу. Настойка на полыни и анисе. Абсент. Лечит хандру, заставляет совершать безумства. Лить?
– Мне все равно что, – сказал Игорь. Выпил, скривился – напиток оправдывал свое название, но после третьего бокала все тело вдруг отпустило, будто он находился в страшнейшем напряжении. А вот запах усилился – тот самый, изъедающий его второй день, – и голоса стали громче, и полковник поморщился, кинул деньги на стойку, захватил бутылку и, пошатываясь, ушел.
Он брел по ночному побережью, отпивая из бутылки и сплевывая горькие зерна, пинал набегающие черные волны, а ветер гнал над ним облака, освещенные огнями большого города, рваные, стремительные. Мысли путались, и в то же время все ощущалось кристально ясным, четким. Сколько он так шел? Куда он шел?
– Вот и вы, шеф, – прозвучал уставший женский голос. Кто-то подхватил его под руку, куда-то повел.
– Дробжек, – сказал он заплетающимся языком, – как вы нашли меня?
– Сами пришли, – огрызнулась она. – Как мальчик, Игорь Иванович. Ну нельзя так. Я же звонила!
Свет в доме ударил по глазам, и он снова выпил – и бутылка выпала из рук. Мир вокруг вдруг прекратил вращаться. Дробжек, горячая, живая, тащила его в спальню. Уронила на кровать, включила тусклый ночник, сняла ботинки, стянула штаны, стала расстегивать рубашку – он лежал, глядя в потолок, и, только когда она коснулась его живота, перевел на нее взгляд. Увидел прямо перед собой в полумраке спальни тяжелую, налитую грудь. В голове зазвенело, тело сжалось – и он протянул руку и дернул на себя лямку хитона, разрывая ее.