Красивее всего было около стены, которая проходила неподалеку от нас. Там была такая полоска земли, мы называли ее просто «лесок» или «ничейная земля», где-то двадцать метров в ширину и полтора километра в длину. Деревья, кусты, трава в человеческий рост высотой, старые брёвна, болотца, в общем, – настоящие тропики!
Мы лазили там, играли в прятки, жгли костры, жарили картошку и чувствовали себя исследователями, каждый день открывающими доселе неизвестную часть древнего мира.
Но ничто не вечно под луной! Они как-то пронюхали о том, что дети из Гропиусштадта играют там и им это нравится, по-видимому. Ну, куда же это годятся?! В мгновение ока прибывшая зондеркоманда навела полный порядок.
Начали они с того, что развесили повсюду запрещающие таблички. Не успели мы и оглянуться, как уже практически всё было строго запрещено: кататься на велосипеде, лазить по деревьям, водить собак без поводка, – далее по списку. Полицейским, слонявшимся там без дела, было вменено в обязанность контролировать соблюдение указаний запретдосок. Вдобавок, наша «ничейная земля» внезапно стала «зоной охраны редких птиц». Позже они разбили там свалку. Старую мусорную гору, где мы часто гуляли с нашими собаками, быстро окружили колючей проволокой, а потом ещё и дополнительно обезопасили высоким забором, прежде чем начать строить там ресторан.
Наступление продолжалось по всем фронтам. Очень красивыми были поля-пустыри. Деревья там были уже давно вырублены, оставалась только рожь и васильки, крапива и мак, и сорняки, в зарослях которых человек утопал с головой.
Пустыри выкупил город, чтобы выстроить там настоящий развлекательный центр.
Кусочек за кусочком они были озаборены. По одной стороне пустырей расширялся ипподром, на другой построили теннисный корт, и всё – мест, куда мы могли бы бежать из наших коробок, больше не оставалось.
* * *
Нам с сестрой ещё повезло, мы ведь немного подрабатывали и катались на ипподроме. Вначале ещё можно было выезжать с него и кататься где угодно по окрестностям, но потом на всех дорожках езда была запрещена. Взамен, впрочем, были организованы специальные дорожки для верховой езды, красиво посыпанные песочком – всё как полагается! Денег-то они не жалели! Но дорожки эти почему-то были проложены строго параллельно железнодорожным путям. Между забором и рельсами было оставлено пространство шириной ровно в две лошади, и вот там-то теперь и можно было раскатывать в свое удовольствие! Товарняки, груженные углем, на всех парах грохотали мимо. Ну нет таких лошадей, которые бы сохраняли присутствие духа при виде товарного состава, пролетающего в двух метрах! И наши лошади при виде поезда, как правило, просто удирали со всех четырёх ног. Можно было только молиться, что кобыла не полетит прямо под поезд!
А всё-таки, мне было лучше всех – у меня ведь были свои животные! Иногда я брала и выносила своих мышек погулять в песочнице на площадке. Табличка с правилами пользования песочницей ничего против мышей не имела, по крайней мере там не стояло, мол, «мыши категорически запрещены»! Мы строили мышкам ходы и норки в песке, и они у нас там бегали.
Как-то раз одна мышка убежала в траву, на которую нам не разрешалось ступать.
Мы её так больше и не нашли. Я очень расстроилась и только утешала себя мыслью, что на природе ей должно быть всё-таки намного лучше, чем в клетке.
Как назло, вечером этого же дня папа зашёл в детскую, посмотрел в мышиную клетку, и тихо спросил: «Так, а почему там только две? Где третья мышь?» Я не предчувствовала ничего дурного, никаких там несчастий, когда он так странно спросил. Отец ведь никогда не любил мышей, и всё время говорил мне, что я должна их отдать.