Голгофа была примитивной, вонючей и грязной, а Сэмпл никогда не позволила бы себе создать что-то столь неприглядное.
Эйми, однако же, удалось убедить её, что она создала это место как бы бессознательно: может, во сне, а может, когда занималась другими делами. Эйми рассудила, что Голгофа – безотчётный продукт испорченности, запрятанной в самых мрачных глубинах больной психики Сэмпл.
И только когда Эйми и Сэмпл окончательно разделились, а Голгофа осталась на месте и даже раздвинула свои границы, Эйми пришлось признать правду. Сэмпл была здесь ни при чём. Голгофа выросла – и продолжала расти – из некоего изъяна, некоего порока в душе самой Эйми. Может быть, Сэмпл и была тёмной половиной, но что-то от тьмы было и в самой Эйми. С точки зрения Сэмпл, здесь было только одно удручающее обстоятельство: если Эйми не такая уж чистая и непорочная, какой ей хочется представляться, то, может, и сама Сэмпл не такая уж и плохая. И когда-нибудь, в необозримом будущем, эта непредвиденная внутренняя добродетель может проявиться и предать её в самый что ни на есть неподходящий момент.
С тех пор как правда вышла наружу, Сэмпл не упускала возможности напомнить сестре, что Голгофа – её рук дело. Именно поэтому Сэмпл и предложила встретиться здесь, но теперь, кажется, вместо того чтобы в очередной раз ткнуть Эйми носом в метафизический прыщ на её чистой душе, она сломает себе ногу или даже обе ноги. Высокий каблук подвернулся на какой-то очередной кости, так что Сэмпл едва не упала. Она всё-таки удержала равновесие, но ей было не слишком приятно, что Эйми всё это видит. Смотрит и улыбается. Да ещё эти её монашки, которых она притащила с собой – хихикают, прикрывшись ладошками, под своими белыми апостольниками.
– Дорогая, ты что, пьяна?
Сэмпл мрачно взглянула на сестру:
– Нет, я не пьяна. Здесь ходить невозможно – все ноги переломаешь. Ты бы распорядилась, чтобы здесь убрали. Или хотя бы тропинки расчистили среди этих костей.
– Может, всё дело в твоей непрактичной обуви?
Монашки опять захихикали, и Сэмпл очень пожалела, что сейчас у неё нет времени сотворить пару десятков татаро-монголов или русских солдат из Второй мировой войны. Уж они бы быстренько разобрались с этими сучками.
– Если ты не собираешься упразднять это проклятое место, то хотя бы поддерживай здесь порядок. А то здесь скоро лавины пойдут из костей. Тут что, по-твоему? Камбоджа Полпота?
Эйми обернулась к одной из монашек:
– Возьми на заметку, милая. Надо привести в порядок Гору Черепов.
Монашка кивнула и достала маленькую записную книжку и серебряный карандаш. Сэмпл слышала, что эти монашки и те девицы в вонючих лохмотьях, с всклокоченными волосами и совершенно безумными глазами – которые толпились у подножий крестов и наблюдали за мучениями распятых с каким-то не то чтобы извращённым, а просто патологическим восторгом, – раньше работали проститутками в одном печально известном эктосекторе, где всем заправляет явно больной на голову дегенерат, бывший дантист и наёмный убийца по имени Джон Холлидей. Впрочем, девицы присоединились к зверинцу Эйми относительно недавно, уже после того, как сестры разделились и разошлись, так что Эйми не могла быть уверенной в достоверности этой истории. Эйми опять повернулась к Сэмпл:
– Может быть, подойдёшь ближе?
Сэмпл покачала головой:
– Мне и здесь хорошо.
Дальнейший поход по иссохшим костям вполне мог бы закончиться новыми унижениями, а то и серьёзной травмой.
Эйми снисходительно улыбнулась:
– Ну, что ты решила? Отыщешь мне моего поэта?
Сэмпл кивнула:
– Да.
Эйми, похоже, удивилась:
– Что? Так вот просто? И никаких условий? Никаких обсуждений и переговоров?
– Я же сказала: я тебе помогу.
Сестры смотрели в глаза друг другу. Сейчас их разделяло футов пятнадцать.