Чалык скалит белые зубы, щурит узенькие глаза, шепчет какие-то совсем незнакомые слова, лишь изредка вставляя одно-два русских слова.
Артамошка понимает их и тогда мгновенно вскакивает, хлопает Чалыка по плечу:
- Молодец, по-нашему разуметь начинаешь! - И тут же с большим рвением начинает учить Чалыка русским словам.
Летят дни - белыми птицами мелькают, а пленники по-прежнему живут на воеводском дворе.
И каждый раз, уходя от Чалыка, Артамошка радуется: "Понятливый! Даром что лесной, а понятливый..."
Но вместе с радостью гложет душу Артамошки, как червяк, грызет его грудь-что-то непонятное, тревожное.
"Эх! нет дядьки Никанора! Его б спросить, - думал Артамошка. - Он все знает".
Однажды, дожидаясь, когда отвернется караульный казак, Артамошка задумался: "Как так! Он меня не зовет по имени, и я не знаю, как его зовут. Имени-то у него, однако, нет - он ведь не крещен".
Потупил голову Артамошка, постоял, подумал и повернул обратно. Дойдя до резного воеводского крыльца, остановился, покачал головой:
"Эх, дядя Никанор, дядя Никанор. Поведал бы ты..."
И тут Артамошке, как наяву, послышались слова дяди Никанора: "Крещеный али некрещеный, все едино человеческая душа".
Круто повернулся Артамошка и побежал. Свернул в переулок, взглянул на дремлющего казака и скрылся под темным навесом. Чалык вскочил, сказал Артамошке по-русски:
- Друга, драсту...
Удивился Артамошка, ответил:
- Здравствуй!
Чалык повторил это слово несколько раз, но выговорить так, как Артамошка, не сумел. Артамошка не обратил на это внимания и, заикаясь, спросил:
- Звать как?
Чалык не понял и закачал головой.
- Эх, - вздохнул Артамошка, - плохо тебе некрещеному - даже имени нет... Ай-яй-яй!..
- Чалык! - тихо окликнул его Саранчо.
Чалык отозвался. Они заговорили между собой.
Несколько раз Артамошка слышал в этом разговоре слово "Чалык" и потом неожиданно для себя громко сказал:
- Чалык!
Чалык засмеялся, ответил:
- Я - Чалык! Ты? - И он тыкал пальцем в грудь Артамошку.
Артамошка захлебывался, довольный и повеселевший:
- Я - Артамон, Артамошка! Понял?
С тех пор и стал Чалык звать Артамошку по имени.
Шел Артамошка и разговаривал сам с собой:
- Чудно: не крещен, а имя есть... Ну чудно!..
У погнивших и покосившихся набок ворот стояли писец и казачий старшина. Артамошка услышал:
- К полдню завтра.
- Завтра?
- Как отслужит поп молебен, то и в дорогу.
- Дальний путь!
- Чай, до Москвы, что до неба, далеко...
- Десять казаков велено отрядить.
- Оно и правильно. Убежать могут, одно слово - лесные.
Артамошка понял, затревожился.
Наутро он узнал, что настало время отправлять пленников в Москву.
Утром служили молебен. Поп читал подорожную.
Перед самой отправкой в приказную избу вбежал взлохмаченный лекарь:
- Пленник помрет! Нога, как бревно, вздулась.
- Как? - прошипел правитель. - А ты ж, дурак, лечил!
- Не велено было!
- Кем не велено?
- Ты сам, батюшка, не велел, молвил: не сдохнет! Ан и приключилось!
- Лечи! - приказал правитель.
Отъезд отложили.
Снова Чалык и Артамошка стали встречаться. Целые дни сидел Чалык, терпеливо ждал Артамошку. И как только между старой рухлядью и частоколом мелькала знакомая рваная шапка-ушанка, Чалык скалил крепкие зубы и вскакивал. Подолгу сидели друзья. Чалык, с трудом выговаривая русские слова, рассказывал Артамошке про тайгу, про родное стойбище. А как начнет говорить про птиц да про зверей, про охоту на них, то вскружится голова у Артамошки, и поплывут перед его глазами темные леса, высокие горы, бурливые реки, будто он и впрямь в тайге.
Опостылело Артамошке все: и двор, и люди, и даже собаки воеводские; гонял он собак камнями, чтоб перед ним хвостами не юлили. Плохо стал исполнять поручения Артамошка. И чем больше его наказывали, тем озорнее он становился. Тянуло его в тайгу, в дремучие леса.