Значит, Саранчо сделал привал у Щучьего озера. Далеко-о... - протянул Панака и покачал головой.
Агада затревожилась. Панака заметил:
- Славный Саранчо кочует у Щучьего озера.
- А это далеко, дедушка?
- Далеко, Агада, далеко!
Маленький караван двинулся в путь. Посмотрел Панака на свой караван и вздохнул. Ему казалось, что даже лес, горы и луна - все смеются:
"Эх, Панака, Панака, стал ты беднее мыши!"
Панака шел впереди - острым ножом на длинном черешке расчищал путь. За ним вели оленей Агада и Талачи. В конце каравана шла Терна, за ней тянулась кожаная веревочка, за которую держалась слепая Тыкыльмо. Собака шла осторожно, вела слепую по протоптанной дорожке, то и дело оглядывалась и посматривала на хозяйку своими умными глазами. Если веревочка натягивалась, Терна останавливалась и ожидала, пока Тыкыльмо вытащит ногу из сугроба и поставит на тропинку. Одой и Чалык шли стороной, оставляя на снегу узенький след своих лыж. Они охотились.
Караван двигался медленно. Было тихо. И от оленей, и от людей, и от собак поднимался густой пар. Всех посеребрил мороз.
Ноги Тыкыльмо стали слушаться плохо, и Терна все чаще и чаще останавливалась. Слепая и не знала, что умная собака, давая ей передохнуть, отстала от каравана. На одной из таких остановок Тыкыльмо сняла свою заячью шапку, прислушалась чутким ухом и заторопила собаку:
- Терна, Терна, угу! Терна, угу!
Собака разразилась пронзительным лаем, но лай ее потерялся в темных просторах тайги.
Панака вел караван не оглядываясь. Во время пути нельзя оглядываться. Так учил его еще отец. Знали об этом и Агада и Талачи: оглянешься назад рассердишь злого духа Орума, уберет он счастье с пути человека, и тогда в дороге не миновать беды.
Тыкыльмо торопила Терну. Собака мелкими шажками бежала по снегу. Вдруг Тыкыльмо остановила собаку, упала на колени и, пошарив рукой по снегу, зашептала:
- След олений... Терна, угу!
Выбилась из сил Тыкыльмо и едва двигала ногами. Устала тянуть веревочку и Терна: веревочка тяжелее ноши. Собака шагала, лениво, часто садилась на снег, начинала жалобно скулить.
Самое страшное в пути - если устанет олень или собака. Человек плачет от такого горя. Заплакала и Тыкыльмо. Она села на снег, развязала свою походную сумку, достала сушеного мяса. Поела сама, с рук покормила Терну.
...Панака воткнул в снег пальму, вытер лицо рукавом своей парки. Агада обрадовалась и подумала: "Скоро остановка". Талачи обрадованно вздохнула. Панака посмотрел по сторонам:
- Вот здесь ставьте чум!
- Тыкыльмо нет! - испуганно сказала Агада.
Панака ответил:
- Надо Одоя с Чалыком крикнуть, найти Тыкыльмо.
Он высвободил руки из парки, сложил ладони трубочкой и громко крикнул несколько раз во все стороны:
- Орон ору! (Олени устали!)
Эхо прокатилось по тайге: ...у-у-у!..
Первым подошел к чуму Чалык. Раскрасневшаяся Агада с трудом ставила в снег шесты для чума. Талачи помогала плохо - она устала, часто охала. Панака сердился:
- Слаба девка, молода - сил нет, а от Талачи какая польза? Одна беда..
Панака курил, сидя на сугробе, посматривая на небо, торопил женщин. Мужчина никогда не ставит семейного жилья - это дело женщин.
Агада тянула тяжелые кожаные покрышки для чума, шкура волочилась по снегу страшным зверем. Агада вспотела, лицо ее раскраснелось, как у костра. Чалык любовался ею, жалел ее. Когда она вытянулась и, багровая от напряжения, поднимала шкуру на вершину шестов, не утерпел Чалык и подбежал. Но Агада так блеснула глазами, что он отскочил, как от огня, и пошел прочь.
- Отец, почему мать не помогает Агаде? Ставить чум она лучшая мастерица.
- Тыкыльмо отстала, ищи ее по следу, - спокойно ответил Панака.
Чалык встал на лыжи. Навстречу ему шел Одой. Вместе они побежали по следу. Шли долго.