Вперед выехал бурят с флажком на пике и, растягивая каждое слово, кричал на ломаном русском языке:
- Худо делал... Белому царю жаловаться будем... Тело старого Дибды отдай! Аманатов всех освобождай!
Воевода приказал тело отдать. Об аманатах просил дать ему подумать. Переговорщики получили тело старого аманата и бережно отнесли его в свой лагерь.
Стало темно. Подул ветер. Ангара вздыбилась, забушевала. Бурятские воины зажгли костры.
Притих городок Иркутский, окруженный врагами с трех сторон. У костров слышались возбужденные выкрики людей, лязг оружия и ржанье лошадей. По небу плыли грузные облака, луна изредка бросала блеклые лучи и вновь пряталась в темные клочья туч. Казаки на шатрах башен вглядывались в темноту, перекликались протяжными голосами, нетерпеливо ждали утра.
Воевода часто посылал на башни либо казака, либо Артамошку, и всякий раз дозорные отвечали:
- Темь... Разве в этакую темь что углядишь! Передай батюшке воеводе, что у костров буряты да иные воровские людишки саблями скрегочут, лошадей злобят. К утру быть бою страшному.
В густом предутреннем тумане по зарослям, по рытвинам ползли со стороны бурятского стана лазутчики-запальщики. Раздвигая кусты да болотистые травы, без шума и шороха, как тени, подползли они к крепостному рву, миновали его; скользкими ужами проползли меж колючек и коряжин, ощупали городские стены. Каждый приволок с собой пучок соломы, берестяные трубки, наполненные смолой. У каждого наготове кремень и трут; надо только закрыться с головой полою своего халата, выбить искру, поджечь смолье, а там и не заметишь, как начнет хватать огонь бревно за бревном.
Подпальщики ждали сигнала. Его должны были дать с горы горящим снопом, подброшенным пиками вверх. Напрасно они напрягали глаза, всматриваясь в темноту: сигнала не было.
Молодой бурят Солобон, прильнув к земле, мечтал о том, как поползут желтые языки огня, рухнут стены - и он первый ворвется в город.
Нудно и тягуче тянулось время, сердце тревожно колотилось, а сигнала все не было. Дрожал от злобы Солобон.
Вдруг тишину разорвал зловещий вой бурятских трубачей. Это был сигнал - не поджигать крепость, а бросить все и бежать в свой стан. Заскрежетав зубами, Солобон проклинал старого князя Богдоя.
И Солобон и другие подпальщики уже успели в точности выполнить приказание: они отсчитали четвертое бревно стены снизу, ножами вырезали глубокие зарубки - знаки.
Подпалыцики поползли к стану.
Князь Богдой долго совещался с близкими и друзьями. Многие требовали немедля сжечь городок, раз и навсегда избавиться от лютого воеводы. Другие рассуждали иначе: "Один городок спалим - у русских других много". Богдой молчал - думал. Молчали и все остальные - тоже думали.
Поднялся старый бурят, седую косичку пощипал, хитро сощурился:
- В стаде бараны разные бывают - черные и белые... Русские люди тоже разные бывают...
Вокруг зашумели. Больше старик ничего не сказал. Князь Богдой вскинул пику - стало тихо. Голос у Богдоя звонкий, далеко слышно:
- Великан-гору не столкнешь: с русскими воевать - в пропасть прыгать! От монгольских ханов-разбойников наши юрты и скот, жен и детей не спасем побьют! Только русской силы боятся эти разбойники...
Молодой князь Хонодор горячился:
- Война! Крепость надо сжечь! Пепел по степи ветер разнесет - светло будет!
Богдой сурово топнул ногой, молодого задорного князя остановил:
- Бешеная собака кусает и своих и чужих. От злого воеводы всем худо, все плачут... Зачем из-за него на крепость огонь пускать! Забыли, сколько раз мы прятались за спину этой крепости? Забыли?
- Война! Побьем! - опять крикнул Хонодор, размахивая кривой саблей.
- Так кричит козленок, который отбился от своего стада! - рассердился Богдой и вскочил на коня.
За ним - все остальные.