Но из-за перевернувшихся саней поднялся человек, пригибаясь, побежал к железной дороге и скрылся за насыпью. Затекавший пулемет и просвистевшие надо мной пули опоздали.
Где же он скрылся? От меня все это произошло метрах в ста. Пополз дальше. Еше метр… Еще… Вот уже и рельсы. Кое-как перевалился через них и скатился на противоположную сторону насыпи. Заметил что-то вроде небольшого туннеля под насыпью, верно, ручей проходил, и там несколько наших казаков. Один из них, похоже санитар, перевязывал кому-то голову. Лицо раненого было, залито кровью. И вдруг этот человек с окровавленным лицом, повернувшись ко мне, дернулся из рук санитара:
— Товарищ начальник! Господи, живой! Это был Николай!
— Коля, что с тобой? Сильно?
— Живы, вы-то живы! Слава Богу-то. А мне сказали, что убит. Я сани взял у хозяев, запряг какую-то лошаденку и поскакал вас искать.
— Так это сейчас тебя накрыло?
— Меня. Лошадь жаль, убило. А вас-то что?
— Не знаю, контузило, наверно. Сейчас медицина посмотрит.
Николаю осколок снаряда через шапку распорол щеку. Перевязав его, санитар подошел ко мне:
— Товарищ лейтенант, давайте посмотрим. У вас на полушубке, под воротником, большой клок меха выдран.
Нет, это была не контузия и не осколок. Пуля из танкового пулемета попала слева в шею, прошла через нее и, выйдя на правом плече… Словно молния пронзила мозг мысль: Лев! Лев Диментман! Ведь он головой прижался ко мне вплотную… Он был чуть ниже меня… Я его закрывал почти полностью… Значит, его моей же пулей?!
До Рождествена, прикрываясь железнодорожной насыпью, Николай на плечах тащил меня. В школе, где работал дивизионный медсанэскадрон, врач, бегло осмотрев меня и не трогая повязки, приказал, махнув рукой: «Положите в тот, дальний класс».
Наверное, не от боли и не от потери крови, скорее от пережитого и усталости я порой то ли терял сознание, то ли просто засыпал. Но, судя по тому, что за окнами все еще было светло, эти периоды беспамятства не были продолжительными.
Открыл глаза. Рядом, наклонившись ко мне, стояла девушка. Белый халат, кубанка на голове. На лице, как мне показалось, испуг и сострадание.
— Ну что, миленький, тяжело? — участливо спросила она.
— Да ничего, жив вроде… А закурить у тебя нет?
— Найду сейчас, а врач не заругает?
— Я потихонечку…
Она вышла, вскоре вернулась, держа в губах прикуренную сигарету.
— Вот раненый один дал. Трофейная.
Она затянулась несколько раз, закашлялась.
— На, противная только. — И она вставила сигарету мне в губы.
Затянулся, действительно противная, кислая, выплюнул.
— Спасибо. Как зовут-то тебя?
— Люба…
Она ушла. Я осторожно повернул голову в сторону. Рядом лежали еще двое, укрытые шинелями с головой. Спят, наверное. Я опять как-то незаметно провалился в теплое небытие, а когда открыл глаза, моих «соседей» не было. Ни врачей, ни сестер я больше не видал. Позже я узнал, что интереса для них я не представлял, так как с таким ранением мог прожить всего час-два от силы…
Но нет, я не умер. Медицина, к счастью, ошиблась. Моя жизнь разделилась на две жизни: одна от рождения 18 января 1922 года и до 19 января 1943 года, когда я мог быть убит, ошибись пуля всего на какой-нибудь сантиметр, и от 19 января 1943 года и до сегодняшних дней.
* * *
Валуйки… Январь 1978 года. Поезд подходил к городу. Не хочется употреблять банальных слов, но, поверьте, толчки крови в висках и биение сердца заглушили слух. Я ничего не слышал. Глаза, может быть, с сердцем вместе, искали ТО место. Нет, не памятник, не обелиск над чьей-то могилой… Место это неизвестно историкам. Это место врублено в мою жизнь. Врублено 3S лет назад, 19 января 1943 года. Здесь вот, где-то здесь-Только валялись тогда под насыпью искореженные " вагоны и цистерны, да шла прямая накатанная наледь из Рождествена.