Вскоре помещение наполняется густым паром, а мы в нижнем белье походим на рыб, плавающих в вертикальном положении, со странными головами и узкими длинными плавниками.
В таком же ледяном панцире появляется политрук. Ему уступают место у печки. Раздевшись, он угощает курящих сухим табаком, потом сообщает, что в штаб дивизии прибыл представитель Ставки Верховного Главнокомандования, что наши войска вступили в Ростов.
Забрасываем Правдина вопросами. Их у нас столько, что политруку хватит на всю жизнь отвечать. У Правдина слипаются глаза, голова клонится на грудь, голос становится глуше. Думали, что он железный, оказывается, устает, как и мы. Первым это замечает Чупрахин.
- Хватит, дайте человеку передохнуть.
Егор заботливо укрывает шинелью прикорнувшего политрука.
Приносят ужин. Громыхая котелками и ложками, причмокивая и перебрасываясь шутками, быстро опорожняем термосы и кастрюли. Размещаемся на свежей соломе. Поднимается Правдин. Он надевает полупросохшую шинель и, расчесав густые каштановые волосы, обращается к Шапкину:
- Не забудьте завтра к шести часам прислать к Шатрову Кувалдина, Самбурова и Чупрахина. А я сейчас пойду во второй взвод, у них сегодня ночные занятия: преодоление проволочных заграждений.
И, согнувшись, скрывается за дверью. Шапкин присаживается к печке. Он долго сидят неподвижно, о чем-то напряженно думает. Лицо его чуть-чуть подергивается нервной дрожью. Может быть, простудился? Хочется спросить: позвать врача?
Шапкин замечает, что я не сплю, подзывает к себе.
- Ну как? - спрашивает он. - Что же ты тогда не сказал, что по самолетам стрелял не я? Ты кому-нибудь говорил про это? Нет? Молодец. - Он сует мне в руки банку мясных консервов. - Возьми, земляк... Молод ты еще, но со мной не пропадешь.
Шапкин вдруг торопливо натягивает сапоги, надевает шинель и уходит. За окном надрывно стонет ветер. Просыпается Кувалдин. Поежившись, растапливает погасшую печурку.
- Ты немецкий язык знаешь? - спрашивает он меня. - Политрук вчера интересовался. Сомова назначают командиром разведроты и Правдина туда же забирают. Наш взвод якобы полностью перейдет в разведроту.
- 4
Идем вдоль берега. Сегодня на море тихо. Даже не верится, что где-то там, на противоположном берегу пролива, находится враг, а правее, к Ростову, идут бои. Огибаем выступ, и сразу открывается Керченский полуостров. Даль сглаживает обрывистые берега: они кажутся покатыми, темными, и весь клочок земли похож на огромную чугунную болванку, глубоко ушедшую в воду.
Чупрахин вполголоса говорит:
- Что-нибудь замечаешь? Посмотри, сколько тут наблюдательных пунктов.
Проходим тщательно замаскированные холмики с темными глазницами амбразур, обращенными в сторону Керчи. В одном месте откуда-то из-под земли появляется лейтенант с артиллерийскими эмблемами на петлицах. Он подходит к Шатрову, докладывает:
- Лейтенант Замков, старший передового артиллерийского наблюдательного пункта.
Опускаемся в небольшое углубление, прикрытое со стороны моря уплотненной подковообразной насыпью.
- Слушаю, - Шатров закуривает.
Замков, с широкими плечами и совсем короткими ногами, обутыми в хромовые, до блеска начищенные сапоги, разворачивает зеленоватую карту и неожиданно детским голосом докладывает:
- Сегодня в районе Еникале никакого движения не обнаружено. Уснули, что ли? Или чувствуют, что за ними наблюдают? Смотрим, смотрим, ну хотя бы один показался. Взять бы да и трахнуть из тяжелого дивизиона - зашевелились бы.
Шатров гасит папиросу о припудренную инеем землю.
- Дайте вашу карту.
С минуту он рассматривает какие-то непонятные для нас условные знаки, окаймляющие изогнутую линию берега. Лицо его хмурится, а шрам совсем подступает к уголку рта.