– Английские дворяне, принадлежащие к реформатской церкви, не желают видеть королем католика и замышляют в пользу Вильгельма, ярого протестанта. Приляг, мой мальчик, – ласково проговорил аббат, указав мне на свою постель.
– Значит, Англии грозит навсегда остаться еретической! – воскликнул я, ставя котомку Кристофано на пол и не заставляя себя уговаривать.
– О да! – подходя к зеркалу, печально согласился Атто. – И по этой причине в Англии теперь существует две партии: протестантская, или оранжистская, и католическая. Даже если Бедфорд никогда в этом не признается, нет сомнений: он – приверженец первой, – продолжал Атто, пристально разглядывая себя в зеркале.
Я наблюдал за отражением аббата и увидел, как его надбровные дуги полезли вверх.
– А как вы догадались? – удивился я.
– Насколько я понял, Бедфорд побывал в Нидерландах, у кальвинистов.
– Но там ведь есть и католики. Кое-кто из наших постояльцев бывал там, но остался верен римской церкви…
– Так-то оно так. Но Соединенные провинции Нидерландов также принадлежат Вильгельму. Лет десять тому назад принц Оранский разбил войско Людовика XIV [63] . И ныне Нидерланды – цитадель конспираторов из числа оранжистов. – Атто вооружился пинцетом и с нетерпеливым вздохом принялся накладывать на свои слегка выступающие скулы румяна.
– Словом, вы считаете, что Бедфорд в Нидерландах участвовал в заговоре в пользу принца Оранского, – заключил я, стараясь не смотреть в его сторону.
– Не стоит преувеличивать. – Он еще раз довольно оглядел себя и обернулся ко мне. – Я думаю, Бедфорд просто принадлежит к тем, кто желал бы видеть Вильгельма королем. Кроме того, не забывай, Англия кишит еретиками. И он, верно, один из тех, кто снует между двумя берегами Ла Манша, рискуя рано или поздно оказаться в Тауэре.
– Вот-вот, Бедфорд в бреду поминал какую-то башню.
– Согласись, мы все ближе к истине, – продолжал аббат, сев подле меня на стул.
– Невероятно, – проговорил я. Сонливость мою как рукой сняло.
Я и оробел, и возгорелся от этих рассказов о необычных событиях. Далекие столкновения между европейскими династиями отзывались эхом в стенах постоялого двора, где я служил.
– Но кто он такой, этот принц Вильгельм Оранский, господин Атто?
– О, великий воин, обложенный долгами. Это если в двух словах, – сухо заметил он. – В остальном его жизнь совершенно пуста и бесцветна, под стать ему самому и его уму.
– Принц и без копейки?
– Представь себе. И если б не постоянная нехватка денег, он бы уже захватил английский трон.
Я задумчиво примолк, а чуть погодя молвил:
– Я бы ни за что не заподозрил Бедфорда в том, что он беглец.
– И не он один такой. Другой тоже из далекого приморского города, – прибавил аббат, улыбаясь, а его лицо вдруг стало надвигаться на меня.
– Бреноцци? Венецианец? – воскликнул я, внезапно подняв голову и нанеся невольный удар по крючковатому носу Мелани.
– Верно, – вскрикнув от боли, подтвердил он и принялся потирать свой нос.
– Но почему вы с такой уверенностью об этом говорите?
– Если б ты вдумчивей слушал то, что несет Бреноцци, и побольше знал о том, что делается в мире, ты б и сам подметил в его речах одну странность, – с легким раздражением отвечал он.
– Он сказал, что какой-то кузен…
– Вот-вот, якобы дальний кузен из Лондона обучил его английскому в письмах. Тебе это не показалось странным?
Тут он напомнил мне, как стекольщик силой затащил меня на лестницу, ведущую в подвал, и вне себя подверг допросу по поводу осады турками Вены, эпидемии, после завел речь о маргаритках.
– Он имел в виду вовсе не цветы, мой мальчик, а одно из главных достояний Светлейшей Венецианской республики, которое она готова защищать любой ценой. Тут-то и кроется причина нынешних затруднений нашего Бреноцци.