Какие-то негодяи все время выбивали окна в его мастерской, но когда к нему пришел человек из Сохнута, и стал агитировать за Израиль, он сказал: «Если там так хорошо, как вы говорите, так может рассказать это тем жлобам, которые поколотили у меня стекла. Пусть они поедут туда греться на солнце и кушать апельсины. Тогда я спокойно смогу чинить старые телевизоры, потому что купить новые у людей нет денег. Кстати, в магазинах все очень дорого, я покупаю там только хлеб и молоко, но в двух остановках от дома есть базарчик, где, если поторговаться, можно купить куру или даже телятины.
— А что я скажу вашим родственникам?
— Что говорить, вы сами решите, хотя не думаю, чтобы они уж очень интересовались, сейчас все заняты тем, чтобы как-то свести концы с концами, но вот про что уж точно говорить не надо так это про ваши политические взгляды, зачем расстраивать людей, — посоветовала Роза Марковна.
— Скажи, что ты моя невеста, они все равно меня не знают, — добавил Фима, — приехала в Харьков лечить зубы, потому что в Москве это слишком дорого.
Итак, вопрос был в принципе решен. Осуществление плана взяла на себя сердобольная родственница, а Фиме оставалось только позаботится о том, чтобы девушка отошла от потрясения, и обрела душевное равновесие.
Когда Роза Марковна уехала на вокзал за билетом, он достал из шкафчика бутылку своего любимого кагора, и положил перед Ласточкой чистый лист бумаги.
— Я буду называть предметы, а ты говори, как это будет по-испански, — сказал Фима и приложил руку к сердцу.
— Corazon [20] , — сказала Мария, и вдруг, лукаво усмехнувшись, стала хватать его за разные части тела, — nariz, oido, mejilla, boca [21] …
Она потянулась к Фиме и поцеловала его долгим, нежным поцелуем, затем обняла его за бедра и торопливо стала расстегивать его ремень:
— Pecho, culo, pierna, cono [22] …
На этом урок испанского не закончился, уже отдыхая в постели после бурной любовной сцены, Фима спросил, чтобы не казаться неблагодарным:
— А как будет «я люблю Москву»?
— Amo Moscu, — ответила Ласточка и ласково провела рукой по его груди.
— Постой, я где-то уже слышал это слово, в Испании кажется. Что значит como moscas?
— Как мухи.
— Интересно, по-испански мухи и Москва звучит почти одинаково, что вы этим хотите сказать?
— Мухи появились гораздо раньше, чем был построен твой город. В итальянском — это вообще одно слово, можете за это сбросить на них атомную бомбу.
— Постой, постой, значит, ваш резидент Москва мог оказаться просто-напросто Мухой?
— Какое это сейчас имеет значение, реально только то, что я тебя опять хочу.
— Конечно, Маша, ты права, тем более что за мое открытие все равно уже никто не заплатит.
Колокол церкви святого Себастьяна пробил семь раз, когда к пристани крошечного городка Баньера, состоящего всего из трех улиц и одной площади, причалил допотопный, но свежевыкрашенный пароход, и с него на берег сошли трое пассажиров. Один из них, судя по тому, что, несмотря на душный вечер, на нем был темный пиджак и шляпа, был чиновником, другой, не выпускавший изо рта дешевую сигару — мелким негоциантом, ну, а в третьем, в шортах и в майке, поверх которой был надет парусиновый жилет со множеством карманов, не трудно было узнать иностранца. Этим иностранцем был офицер Интерпола Клаус Кучка, прибывший в Парагвай в связи с делом об исчезновении из музея в Хофбурге золотой статуэтки Пернатого Змея.
— Где здесь гостиница? — осведомился он по-английски у «чиновника».
— На площади, напротив церкви, там же можно и ужин заказать, ответил «чиновник», вытирая вспотевшее лицо платком. — Вы американец?
— Коммерсант, интересуюсь древесиной местных пород.
— А я думал, вы инженер. Здесь собираются строить завод по производству мясных консервов.