— Не будь идиотом, а то наживешь неприятности. Ну-ка, говори!
— Я ничего не знаю, — тряся головой, продолжает дудеть он.
Вот упрямая рожа! Меня такие до белого каления доводят. Вот и сейчас, не успел я сдержаться, как мой кулак совершенно самостоятельно, без малейшего моего вмешательства, отправляется на прогулку. Приземляется он, как и следовало ожидать, точно на подбородке Дэдэ. Тот без единого звука валится на пол.
Я наклоняюсь над несчастным. Он в обмороке и уже успел напустить под себя лужу. По опыту знаю: единственное, чем его можно сейчас привести в себя, — хороший глоток чего-нибудь с градусами. Осматриваюсь и замечаю в стене лачуги маленькую дверцу. Открываю — как и следовало ожидать, внутри полно бутылок, но все до омерзения пусты. Неторопливо их перебираю в надежде найти хоть одну недопитую и натыкаюсь на ржавую коробку из-под бисквитов. Поддеваю ногтем крышку и невольно присвистываю при виде пяти красивых радужных бумажек по десять “штук" каждая. Новенькие, заразы!
Готов побожиться (почему бы и нет? все грешат, не исключая самого папу), мой новый приятель Дэдэ — отнюдь не экономный муравей в шерстяных носках. Он за радости жизни. Пьет свою долю, а если представляется возможность, то и чужую. Как хотите, а я не в состоянии представить его экономящим пару монет из своего грошового заработка.
Поэтому я беру свою находку и возвращаюсь к месту его успокоения — по счастью, еще не вечного: он как раз приходит в сознание. Я его встряхиваю; он хлопает ресницами, взирая на меня без особой симпатии.
— Веселей, — подбадриваю я его. — Держу пари, сейчас ты заговоришь.
— Я ничего не знаю! — яростно хрипит Дэдэ. Похоже, я ошибся, считая его обычным алкашом, готовым размякнуть от первого же тычка. Паренекто, оказывается, из контрастных. Однако глаза его уже узрели купюры в моей руке и наполняются ужасом: парнишка явно узнал эти бумажки и начинает портить себе кровь. Мне остается лишь активизировать сей полезный процесс. Достаю коробок, зажигаю спичку и приближаю огонек к деньгам.
— Ты всегда такой тупой, Дэдэ, или от холода отупел? — самым вежливым тоном осведомляюсь я, — Давай-ка немножко погреемся. Ты не против?
Я не ошибся: он действительно прежде всего крестьянин.
— Нет! — истошно вопит он. Я отодвигаю пламя:
— Так ты будешь говорить?
— Да. — Он морщит лоб в нечеловеческом мыслительном усилии. — Эта собака.., за ней пришли на следующий день после того, как я ее подобрал.
— Кто?
— Дама.
— Продолжай, — подбадриваю я его. — Я тебя слушаю.
— Она пришла вечером — я как раз ел суп. Спросила, не я ли подобрал издохшую собаку. Я говорю: да, мол, а что? Она как расхнычется: это ее любимая собачка, она ею очень дорожит, потому как, мол, подарок ее умершего друга… В общем, повел я ее на свалку, туда, где всегда вываливаю свой бак. Там мы псину и нашли. Дама к ней как бросится! И тут же спрашивает: “А где ошейник?” Я ей: “Какой ошейник?"
Она прямо взбеленилась: “Куда вы дели его ошейник?” А я никак понять не могу, о чем речь-то? Спрашивала про собаку — вот тебе собака… Она знай себе твердит: “Куда вы дели ее ошейник? У нее был ошейник — где он?” Я наконец сообразил — не было, говорю, на этой скотине никакого ошейника. Тут она вытащила из сумочки пистолет и орет: дескать, если не отдам ей ошейника, она меня пристрелит. А как я его отдам? Я ведь и правда…
— Знаю, — успокаиваю я его. — Ты ее нашел без ошейника.
— А, вы в курсе? — таращит глаза Дэдэ.
— В курсе, в курсе. Что дальше?
— Дальше? — пожимает плечами мусорщик, — Ну, поуспокоилась она, спрятала свой пистолет, а взамен достала вот эти бумажки. Сунула их мне и заставила поклясться, что буду молчать. Обещала, что если хоть слово кому скажу, то меня она пристрелит, а лачугу мою спалит.