Вилан пожимает плечами.
— Чего говорить, — ворчит он, — если вы все знаете лучше меня?
Мне не очень нравится, когда младший по званию начинает разговаривать таким тоном.
— Мы остановились на консьержке, — сухо напоминаю я.
Он краснеет и продолжает:
— Имя Луи Дюран меня не удивило: я решил, что вы не хотели называться своим собственным. Я велел перенести тело в квартиру, потому что сегодня на вечер немцы реквизировали все “скорые”. Криминальная полиция сейчас должна быть там.
— Что дал первый осмотр?
Он машет рукой.
— Почти ничего. Выстрелов никто не слышал.
— Черт! Убийца стрелял через карман… — Я встаю. — Раз уж я здесь, будьте добры выдать мадемуазель и мне аусвайсы. Мне кажется, что мы задержимся на улице и после наступления комендантского часа, а оказаться в комендатуре у фрицев нам вовсе не хочется.
Он спешит исполнить мою просьбу.
— На будущее, когда окажетесь перед трупом, похожим на меня, посмотрите на его грудь, чтобы не ошибиться при опознании.
Я распахиваю рубашку.
— На моей два метра шрамов, от подбородка до колен. — И добавляю совершенно серьезным тоном: — Я так продырявлен, что дамы, дарящие мне свою благосклонность, просыпаясь наутро, думают, что спали с девяносто кило швейцарского сыра…
Я галантно подставляю свою руку Жизель, и мы выходим под ошеломленным взглядом Вилана. Ставлю деревянную ногу против канатной дороги, он уверен, что у меня уехала крыша.
Большинство людей таковы: стоит вам над ними подшутить, как они считают, что у вас в котелке ослабли пружины.
Глава 3
— Я никогда не видела убитых, — говорит мне Жизель.
— Тебя это пугает?
— Немного…
— Если хочешь, я могу отвезти тебя домой.
Она подскакивает.
— Ну нет! Я впервые попала в такое приключение и хочу пройти его до конца.
Когда я слышу, как девчонки несут подобную чушь, у меня начинает болеть грудь. Женщины все таковы: у них особый взгляд на жизнь, заставляющий их думать, что все происходящее в ней делается ради их прекрасных глаз. Если бы я послушался своего внутреннего голоса, то взял бы девочку под мышку и отшлепал ее! Но она оказалась способной смягчить меня одним только покачиванием своей замечательной попки…
Я вздыхаю.
— Слушай, красавица, я очень хочу, чтобы ты пошла со мной, но при непременном условии, что ты закроешь свой хорошенький ротик на висячий замок. Сыщики не любят отвлекаться на женскую болтовню.
Она останавливается в луче лунного света и, улыбаясь, смотрит на меня Ее улыбка превращает мой спинной мозг в майонез. Просто невероятно, как даже самый закаленный мужик может размякнуть от кривляний девчонки.
Раз уж мы остановились, я ее целую. У ее губной помады как раз мои любимые запах и вкус, напоминающие запах и вкус турецких сладостей.
Я беру ее за талию и веду на улицу Жубер.
И вот мы перед домом четырнадцать. Входная дверь открыта. У тротуара припаркована машина префектуры. За рулем сидит молодой парень.
— Полиция, — говорю я. — Как фамилия вашего комиссара?
Шофер смотрит на меня, как на лошадиное дерьмо, потом рассматривает Жизель и пожимает плечами.
— Слушай, приятель, — говорит он, — если у тебя смерзлись мозги, выпей горячего кофейку. Говорят, помогает…
Я двумя пальцами берусь за свой клюв, что является у меня признаком нервозности. Согласитесь, что неприятно, когда с тобой разговаривают, как с гнилым фруктом, да еще на глазах прекрасной блондинки.
Мною овладевает желание схватить этого придурка за волосы и, не открывая дверцы, вытащить из машины. Если бы я послушался своего внутреннего голоса, то разукрасил бы его как бог черепаху.
Показываю ему удостоверение.