Хелена мне подмигивает. Не завлекательно, а загадочно, как бы говоря: “Если бы мы могли переговорить с глазу на глаз, то сказали бы друг другу очень интересные вещи!"
Из-за этого, когда приезжают полицейские, я решаю взять малышку с собой в одну из машин.
Мы едем медленно.
— Хелена, — начинаю я, — скоро мы расстанемся. Это дело длилось неполные сутки, однако у меня создалось впечатление, что ты мой вечный враг. Я испытываю к тебе привязанность, которую питают к давним противникам. Возможно, причина в том, что ты слишком красива, а полицейский ведь тоже человек, так? Знаешь, у меня все кишки выворачиваются при мысли, что однажды ранним утром тебя привяжут к столбу и дюжина солдат разрядят в тебя свои винтовки…
Она опускает голову.
— Может быть, все дело в том, что ты слишком красива, а полицейский тоже человек. Мы еще можем договориться… Я понял, почему вы хотели во что бы то ни стало убрать меня сегодня утром. Инициатором покушения была ты, а причина: ты не сказала своим дружкам, что перехватила планы: Меня надо было убрать до того, как я поведаю об этом прессе. Ты хотела получить всю выгоду сама. Так, красавица?
Она улыбается. Ее улыбка сводит меня с ума. Я прижимаю ее к себе и, не сдерживая дольше свои инстинкты, крепко целую малышку.
— Если ты так сделала, — продолжаю я, — значит, у тебя душа предпринимателя. В этом случае мы сможем договориться. Верни мне планы, и ты свободна. Я полагаю, это честная сделка. А ты что скажешь?
Она не отвечает.
— Через несколько минут, — добавляю я, — будет слишком поздно. Между нами уже не будет никаких отношений, даже сексуальных.
— Это все один треп, — подает она голос. Чувствую, она колеблется.
— Двенадцать винтовок, нацеленных в твою красивую грудку, Хелена, не будут трепом… Решай…
— Кто мне гарантирует, что вы сдержите слово?
— Я. Ты согласна или нет?
Она смотрит на меня, потом берет мою руку и кладет на свою ляжку. Решив, что она хочет сыграть на моих чувствах, я возмущаюсь:
— Этого мне не надо, дорогая.
— Вы не поняли. Пощупайте мои чулки. Я их ощупываю и чувствую необычные для нейлона твердые комочки.
— Что это значит?
— Формулы, — шепчет она.
— Ну?
— Они вышиты азбукой для слепых на моих чулках. Я издаю восхищенный свист.
— Отлично. Никогда не слышал о такой хитрости. Значит, в портфеле Стивенса были эти чулки?
— Да.
Она их снимает, а я глазею, как подросток. Какие ляжки! Вы и ночью вскочите, чтобы их съесть! Честное слово!
Я беру теплые, как птичье гнездо, чулки, которые она мне протягивает, и сую их в свой карман.
Хелена молчит.
— Вы… сдержите слово? — наконец спрашивает она.
— Еще бы!
— Вы меня правда отпустите?
Вместо ответа я останавливаю машину и в последний раз целую ее в губы.
— Твой рот будет самым прекрасным воспоминанием в моей жизни, лапочка.
Она выходит из машины.
— Вы не выстрелите мне в спину?
— За кого ты меня принимаешь?
— Прощайте, — бормочет она. — Прощай.
Она уходит по тротуару, цокая каблуками. Должно быть, она даже не чувствует голыми ногами холода.
Я поворачиваю ручку рации и вызываю машину, следующую за моей.
— Алло, Гийар?
— Да.
— Видишь на тротуаре возле входа в метро киску, которую я арестовал?
— Да, господин комиссар.
— Я пообещал ее отпустить: сделка ради пользы дела…
— Ладно.
— Но ты-то ей ничего не обещал, верно?
— Понял, шеф…
Я вижу, как он обгоняет меня и останавливается рядом с Хеленой. Тогда я быстро уезжаю, чтобы не видеть продолжения. Я ведь сдержал слово? Дал ей уйти? Я всего лишь человек.
Но поскольку я не только человек, но и офицер секретной службы, то передал Гийару это маленькое сообщение.
Я вызываю его снова.
— Сделал?
— Да, господин комиссар. Но она это очень плохо восприняла.