— Пойдем домой.
Уже давно осень, а в городе стоят золотые дни. Деревья на бульварах наполовину зеленые, наполовину желтые. На тротуарах мало листьев — их дворники по утрам сметают, а вот в скверах и парках — полно. Дунет ветер, и листья в парках задвигаются, зашуршат по узким красноватым тропинкам. И хотя тепло и солнечно в городе, повсюду ощущается осень: люди одеваются совсем не так, как летом, — многие в шерстяных джемперах и свитерах, под мышкой плащи, у женщин в руках зонтики в красивых чехлах. В Ленинграде так: утром тепло, солнце играет, а к обеду, глядишь, и дождь зарядил.
На Неве разноголосо покрякивают буксиры, равномерно ударяет в гранит жирная волна, грохочут по широкому Литейному мосту трамваи. Напротив большого серого дома столпились сразу шесть троллейбусов. Наверное, один испортился и остальным дорогу загородил. Из зеленой будки высунулся регулировщик и машет вожатому своей полосатой палочкой.
Мила живет совсем близко от кинотеатра «Спартак». Во дворе ее дома с пыльными колоннами растут огромные черные тополя. Вершинами они достают до открытых форточек третьего этажа. На железных карнизах окон до первого ветра отдыхают большие красные листья. Мила подняла с земли розовый, свернувшийся в трубку лист и посмотрела через него на Ваню.
— Ну, и что ты видишь? — спросил он.
— Твой толстый нос…
— Нормальный нос, — обиделся Ваня.
— Теперь серый глаз… Ты знаешь, что у тебя глаза…
— Хватит изучать, — смутился Ваня. — Я вот сейчас тоже на тебя посмотрю…
— Пожалуйста, держи подзорную трубу.
Ваня взял свернутый в трубку лист и приложил к левому глазу, а правый прищурил.
— Я жду, капитан, — засмеялась Мила.
Ваня скомкал затрещавший лист, а когда разжал ладонь, «подзорная труба» превратилась в коричневое крошево.
— Ну, и что же ты увидел? — спросила Мила.
— Тебя, — сказал Ваня.
— И какая же я?
— Обыкновенная.
Нужно было сказать, что Мила красивая, и это была правда, но у Вани язык не повернулся.
— Смешной, — засмеялась она и, помахав рукой, скрылась в своем подъезде.
— Смешной, — повторил Ваня. — Не смешной я, а дурак!
Проходивший мимо мужчина с улыбкой взглянул на него и заметил:
— Сильно сказано… Самокритикой занимаетесь, молодой человек?
Ваня хотел сказать, что это никого не касается, но прикусил язык: а вдруг это отец Милы? Человек подмигнул ему и вошел в ту же парадную, где скрылась девочка. «Нет, не отец, — подумал Ваня. — Ни капельки не похож».
Он поднял еще один свернувшийся в трубку лист, развернул его и положил на ладонь, лист, будто живой, снова свернулся. Ваня поднес его к глазу и стал смотреть на одинаковые, с почерневшими рамами окна. Десятки окон. Два или три из них в квартире Милы Спицыной.
22. СЧАСТЛИВОГО ПЛАВАНЬЯ, КАПИТАНЫ!
— Опускай! — командует Ваня.
Костя бросает за борт двурогий чугунный якорь. Слышно, как шелестит пеньковая веревка. Костя морщится и покусывает губы: веревка жжет руки. Наконец якорь зарывается в грунт и на поверхность выскакивают несколько больших пузырей.
— Глубина семь метров, — сообщает Костя, опуская в воду покрасневшие ладони.
Ваня надевает маску, берет в руки фотобокс для подводной съемки и спускает в воду ноги в синих ластах.
— Гляди, чтобы судорога не схватила, — ежится Андрей. — Намазался бы жиром. Я где-то читал, жир задерживает человеческое тепло.
— Лучше всего — это гидрокостюм, — говорит Костя.
— А еще лучше забраться в подводную лодку или в батискаф и смотреть оттуда в иллюминатор, — глухо из-под маски бормочет Ваня и берет в рот загубник дыхательной трубки.
Оттолкнувшись рукой от лодки, Ваня с всплеском уходит под воду. Тут же выныривает, продувает трубку и, набрав побольше воздуха, опять ныряет.