Мой напарник Лешка шел к ребятам и вел там занудные разговоры о том, что курить вредно, что все люди братья, и много еще о чем. Девчонки же меня ждали с превеликим нетерпением. Как только я выключала в палате свет и устраивалась у кого-нибудь в ногах, начиналась неспешная беседа, которая в конце сводилась к неизменному вопросу: какие девочки нравятся мальчикам. Уж очень мои девчонки боялись, что жизнь пройдет, а на них так никто и не посмотрит. Я знала, что разговор непременно придет к этому, и начинала в сотый раз объяснять основной закон жизни: «Разным мальчикам нравятся разные девочки».
* * *
Светка Павлова сидела на лавочке и рыдала. Она старалась это делать негромко и незаметно, но ее жалобные всхлипывания были слышны всем окрестным домам и детскому саду в придачу.
Беда у нее была страшная. Она вдруг поняла, что годы уходят, а в нее еще толком никто так и не влюбился.
Самое обидное было в том, что она уже перепробовала все действенные средства для того, чтобы на нее обратили внимание. Выкрасила свои огненно-рыжие кудри в бледно-розовый цвет. Потом решила, что будет худеть. Неделю сидела на геркулесе, пока не свалилась от голодухи на физкультуре со спортивного бревна – ни руки, ни ноги к тому моменту ее уже не держали. Ногти она стала красить в радикально черный цвет, юбку носить короткую, даже зимой. Она демонстративно опаздывала на уроки и ругалась с учителями.
Внимания на нее так никто и не обратил.
А ведь могли бы. Она так старалась.
Но ни в какую.
А вокруг бурлила любовная лихорадка – девчонки строчили записки, мальчишки понимающе ухмылялись. А рядом с Павловой стояла гробовая тишина.
В болоте жизнь и то веселее, чем у нее. Там хоть лягушки квакают.
Светка приготовилась утонуть в собственных слезах, когда рядом кто-то вздохнул.
Светка подняла глаза.
Рядом на скамейке сидела Танька Половинкина и с загадочным видом смотрела вдаль за гаражи.
– Иди отсюда!
Рыдать Павловой сразу же расхотелось. Какой смысл лить слезы перед Танькой, известной разносчицей сплетен и слухов? Она решила уходить, но Половинкина подсела ближе и кивнула, давая понять, что она готова слушать хоть до вечера.
– Все прошло, – буркнула Светка, и из груди у нее вырвался предательский всхлип.
Так бы они еще долго препирались, потому что Танька была на редкость настойчивой натурой. Но тут из подъезда вышла Олечка Тихомирова с неизменным пакетом в одной руке и сторублевкой в другой.
– Ты плакала? – ахнула Олечка, прижимая к груди руки.
– Плакала, плакала, – вылезла вперед Половинкина. – Я видела.
– Уйди отсюда! – взорвалась Светка. – И без тебя света мало!
Танька надула губки и демонстративно уселась на качели – вроде бы она тут совершенно ни при чем.
Других собеседников у Павловой не предвиделось, поэтому она мертвой хваткой вцепилась в Олечку и поволокла ее к лавочке.
– Скажи, ты когда-нибудь влюблялась? – жарко зашептала Светка на ухо опешившей Тихомировой.
– Не знаю, – залепетала Олечка. – Надо у мамы спросить.
– Она-то тут при чем? – в голос спросила Павлова. – Я же не про нее, а про тебя спрашиваю.
Тихомирова густо покраснела и стала мять в ладошках несчастный пакет вместе со сторублевкой. Казалось, что она сейчас задымится от смущения. Наконец она кивнула и потупилась.
– Вот, – обреченно махнула рукой Светка. – И ты туда же. А в меня никто не влюблялся.
– Про любовь говорите? – Танька за их спинами появилась, как всегда, неожиданно. – А я про любовь все знаю. Я сто раз была влюблена.
– Знаем мы твою любовь, – отпихнула назойливую Половинкину Светка. – Харатьян с Домогаровым и Безруков. Говорят тебе, отстань. Не видишь, люди разговаривают.
– Мне бы за хлебом, – неуверенно подала голос Олечка.
– И ты меня бросаешь! – Павлова вложила в голос весь трагизм ситуации.