Терпение воспитательницы было поистине безграничным!
В другой зале тихо звучала музыка. Девочки постарше, почти девушки, сидели на ковре рядами, как за партами в гимназии, и изучали композицию и ритмическую структуру музыкальных произведений. Их учитель, старик в большом красном колпаке с кисточкой, был также настроен благожелательно. Ударяя по ксилофону, он выжидал, пока каждая его воспитанница вслушается в звук, поймёт его. Здесь же, во внутреннем дворике шли спортивные соревнования. Девушки бегали, боролись, отжимались и приседали. Каким диссонансом казались эти картины по сравнению с нашим российским невежеством!
Конечно, такое мягкое отношение было только к тем невольницам, которые занимались прилежно, искренне старались научиться всем навыкам принадлежания мужчине. К другим же в гареме относились жестоко.
В одной из комнат я увидел огромное колесо. На нём была растянута нагая кучерявая негритяночка. Ноги её были крепко прижаты кольцами к полу, руки закреплены ремнями на колесе, а живот и вся верхняя часть тела были открыты ударам. Два евнуха усердно хлестали провинившуюся кнутами.
- Она вместо того, чтобы учить стих божественного Хайяма, играла в куклы, - объяснил мне Русеф-паша. - Это устройство очень удобно, - продолжал он. По его знаку евнухи повернули колесо, раздался скрип храповика, и юная чернокожая невольница отчаянно завизжала. Было видно, как кожа в рассеченных местах стала расходиться и кровь обильными потоками полилась по телу. И вновь засвистели кнуты...
- С самого начала, с детства, мы учим невольниц всему тому, что они должны уметь как мастерицы Эроса, - продолжал объяснять мне Русеф-паша. - У нас созданы для них целые дворцы. Их с рождения воспитывают быть нежными и страстными со своим господином, учат всем премудростям общения с мужчиной. И это хотя и не намного, но всё же даёт свободу женщине. Пусть мужчина часто принуждает её к соитию, но на ложе он раб, а она царица, немного, миг, но всё же царица.
Может быть, поэтому девочки в гареме с охотой учатся танцам, музыке, декламации, пению. Они познают искусство развлечений и украшения себя. Владеют гимнастикой, массажом, сценической игрой. Они умеют вовремя прочесть стих, грациозно станцевать, поддержать разговор. Их тела, прекрасные, смуглые, постоянно обнажённые, источают какую-то неземную красоту, спокойствие и гармонию. Разве наша барышня, и тем более девка, смогла бы вот так нагой стоять и петь тонким и нежным голоском?.. А ведь они ничуть не хуже. Но тьмы и бескультурья в них больше, чем в самой что ни на есть дикой невольнице.
Здесь, на чужбине, очень остро чувствуется общественное неудобство России нашей. И какая-нибудь Палашка, которую моя собственная мать замучила до смерти, тыкая ей промеж ног горящей головешкой, встаёт каждую ночь на иссиня-голубом небе, встаёт и жалобно просит общения. Пусть мы победили Наполеона, но культуры не приобрели от этого ни на грамм.
Наступал мусульманский Новый год и Русеф-паша прислал одного из своих мальчиков с запиской. В ней было всего одно слово: "Приходи". Уже издали гарем Русеф-паши сиял огнями. Видно было, что там ждали и будут рады гостям. Я поспешил. Но, оказывается, ждали только меня. Две тонкостанные невольницы в стилизованных воинских костюмах, оттеняющих их наготу, стояли у дверей и приглашали войти. Посреди сверкающей золотом и коврами залы сидел Русеф-паша с руководительницей своего гарема француженкой Ортанс. Пять или шесть голеньких девочек исполняли перед ними какой-то детский танец, издали напоминающий хоровод. Увидев меня, Русеф-паша оживился, хлопнул в ладоши. Девчонки убежали, унося с собой тягучую, заунывную, типично восточную мелодию.
Я присел рядом с ним. Снова хлопок в ладоши.