Окончательно осознав невозможность выбора, Сола растерялась. И на нее нахлынули бессвязные обрывки воспоминаний: вот она впервые разглядывает Кирка на поляне – его белое лицо, его долгий-долгий взгляд и внезапную заинтересованность этого взгляда; Кирк услышал имя Солы Тэйн… И тот же Кирк, по сути дела, возвращающийся из состояния клинической смерти на корабле-разведчике, потому что она не позволила ему «уйти»… Кирк, отсылающий ее сбивать оковы со Спока и разгонять кружащихся над ним стервятников, пока вулканец не станет совершенно свободным… Кирк в дупле огнедышащего дракона… Кирк, спрыгивающий с дерева в самую гущу схватки с десятифутовыми полулюдьми-полуживотными, сражающийся своей легкой дубинкой, как непобедимый Геракл… И, наконец, Кирк, идущий в преисподню закладывать свою душу дьяволу ради свободы и счастья своего друга с женщиной, которую полюбил сам…
Но есть и Спок. Да, Сола видела его влачащим на себе цепи, скалу, стервятников-грифов и прочие условности. Но она видела его и обретающим свободу… пусть и на короткое время. В это время он был откровенным, как никогда, искренним и… уязвимым, оказавшись в ее власти. Вулканец не нашел убежища за своей «Великой стеной» и решил удалиться, чтобы найти выход из внутренних противоречий. Он никогда не забывал о Кирке и никогда не примирится с его жертвой…
Нет, между такими мужчинами нельзя выбирать. И нельзя не выбирать.
Отказ от выбора равносилен предательству.
И тут в сознании Солы прозвучал голос:
– Теперь ты осознала всю трудность своей проблемы? – спрашивал Солженов, представ перед ней односторонней голограммой, так что ни Кирк, ни Спок не могли его видеть.
– Да, – безмолвно ответила Сола и услышала беззвучный смех.
– Это и есть дилемма настоящего дьявола. Вы все полагали, что Гейлбрейс искушает вас. Глупцы! Вашим дьяволом-искусителем был и остаюсь я. Ты готова заплатить мне за то, чтобы они никогда не узнали твоего выбора?
У Солы перехватило дыхание.
– Что же ты запросишь с меня?
– Нечто большее, чем твоя душа.
* * *
Идти становилось все трудней, а ощущение незримого присутствия «Единства» все кошмарней. И настал миг, когда Маккой наткнулся на плотное псионное поле. Сканер никак не среагировал на него, зато живот доктора отозвался резкими спазмами, а ноги полной беспомощностью. Мистер Добиус был не в лучшем состоянии: он не мог сдвинуться с места из-за того, что два его мозга не могли придти к согласию.
Гейлбрейс, видя их затруднения, удовлетворенно заметил:
– Вы хотели испытать на себе «Единство»? Вот и пришло ваше время. Он протянул руку, дотронулся ею до лица Маккоя.
Доктор не стал сопротивляться, только покрепче сжал челюсти, потом произнес:
– Вытащите их оттуда.
– Сначала нам надо попасть туда через мистера Добиуса, – ответил Гейлбрейс, растворяя сознание Маккоя в «Единстве».
После короткого замешательства доктор с изрядной долей любопытства обнаружил, что смотрит на мир чужими глазами, ощущает себя в чужом здоровенном теле, испытывая непреклонную решимость добиться поставленной цели. В следующее мгновение он уже смотрел глазами Добиуса. Последовало еще одно перемещение, и Маккой осознал, что они втроем попали в поток «Тотального Единства». Поток был мощный, всепроникающий, но неожиданно в нем почувствовались какие-то завихрения, стремительные противотоки, свидетельствующие о беспорядке, неповиновении, о прямом бунте.
«Тотальное Единство» охватило смятение и каждой своей отдельной «клеточкой» оно сознавало, что вулкан вышел из повиновения и вот-вот все рухнет.