– Капитан, вам хорошо известно, что все корабли, попадавшие в этот сектор, были захвачены. И неужели вам не приходило в голову, что должно же быть объяснение тому, почему ваш корабль с моими людьми на борту все еще находится на свободе?
– Вы хотите сказать, что защищаете нас от «Тотального Единства», сражаетесь с ним ради нас?
Гейлбрейс улыбнулся.
– Не совсем так, капитан, – не ради вас.
– Но сражаетесь?
– Естественное состояние «Единства» – это постоянное стремление заполнить некий вакуум внутри самого себя. Так или иначе вакуум будет заполнен. Этим объясняется происходящий на ваших глазах захват корабля, а, может быть, и… всей Галактики. Да, я сумел перетянуть на свою сторону часть ваших людей, но не всех. Всех я попросту не мог спасти.
– Значит, другую часть моего экипажа захватило «Тотальное Единство»?
Гейлбрейс молча кивнул.
– Каким образом я смогу предотвратить захват всего экипажа?
– Никаким. Это не в ваших силах.
– Значит, в ваших?
– Во всяком случае, я так считаю. Но боюсь, вам не понравятся мои действия.
– Этим самым вы хотите сказать: я так или иначе буду захвачен вашим или «Тотальным Единством», что мне оставлено только право выбора – перед каким захватчиком поднять руки?
– Сказано очень грубо, но, по существу, верно.
– А если мне все-таки удастся избежать…
– Не удастся, капитан. Испытание уже началось, идет полным ходом, его нельзя остановить. Этот корабль, эта планета под вами, может быть, и не похожи на поле сражения, где решается судьба Галактики, но я говорю правду.
– Но ведь вы же против «Тотального Единства».
– Капитан, я не против, я за эволюцию. Но как сказал человек, обрекший вас на эти испытания, в эволюции бывают и тупики. Кто-то из нас двоих, капитан, либо амеба, либо динозавр. И нам с вами предстоит узнать истинную сущность каждого из нас.
– А что потом?
– Если вы окажетесь амебой, то придете ко мне и станете частицей будущего, а я пойму, что настал решающий момент, и «Единство» завладеет всей Галактикой еще при моей жизни.
– Вы рассчитываете на союз с «Тотальным Единством»? – слегка удивился Кирк. – У тоталитариев есть и способы, и средства. У меня ничего нет. Но насилие? Я готов согласиться с тем, что ничего не знаю, но зато твердо знаю, что насилие – вчерашний день.
– Разве это насилие – предлагать вам будущее, которое все равно придет?
– Под предлогом борьбы за будущее, за завтрашний день совершались самые гнусные подлости и самые дикие зверства.
– Не отрицаю. Но вместе с тем будущее – это та сила, которая продвигает нас все дальше и все выше к звездам. Пришло, наконец, время, когда для стремления вперед требуется гораздо более сильные побуждения, чем ваша стародавняя любовь.
– Значит, в вашем «Единстве» не существует и понятия «любовь»?
– Существует понятие «развитие», расширение самого себя, самой личности. Все маленькие частички превращаются в нечто значимое, необходимое себе и другим. А ваша страсть, влечение к человеку, которого любишь и который может скрасить ваше одиночество – это не для нас, у нас этого нет.
– Тогда зачем вашему «Единству» нужен конкретный человек, мужчина или женщина, с его индивидуальными особенностями и свойствами? – недоумевал Кирк.
– Не забывайте о наличии определенной предрасположенности к нам, а мы очень молоды. По сути дела мы – новички во Вселенной. И тем не менее, представляем собой значительную силу. А отдельные конкретные умы усиливают нас, возможно, даже решающим образом. Кроме того, существует феномен Иова.
– Что?
– Вы, капитан, – самый правоверный раб старого порядка, но как в ветхозаветном предании, тот, кому вы так верно служили, отдал вас в полную власть искусителя. А мне всегда это казалось довольно скверным вознаграждением за добродетель.