Я сам не отличал день от ночи и мало что помню… Это все та ведьма! — яростно вскрикнул он и со всей силой ударил себя кулаком по колену. — Значит, Фрейвид обманул нас! Ее не утопили! Она осталась в живых и продолжает вредить нам! Она говорила, что из меня дерево вырастет раньше, чем из нее! Нет, я этого так не оставлю! Я…
Торбранд конунг положил руку ему на плечо и сильно сжал. Хродмар мгновенно унялся. Конунг смотрел в стену, глаза его застыли, как две льдинки.
— Напрасно ты все же не привез сюда твою невесту. Может быть, ей удалось бы спасти и моего сына, как она спасла тебя. И тебе самому было бы проще — отныне между мной и Фрейвидом не может быть мира, — тихо сказал Торбранд. Но именно этого тихого, невыразительного голоса Торбранда Тролля враги его боялись больше, чем любых гневных криков. — И если хотя бы один из моих сыновей умрет, я превращу в дым и уголь все западное побережье Квиттинга. Ни одна из тамошних ведьм не уйдет от меня. Клянусь Тором и Мйольниром.
За стеной сарая послышался скрип шагов по гальке, потом в дверь постучали.
— Эй, ведьма! Ты там еще жива? — спросил голос Стейна Бровастого, одного из работников Прибрежного Дома. — Не вспомнила еще?
— Я никогда ничего не забываю! — отрезала Хёр-Дис, отвечая разом на все вопросы. — А на твоем месте я бы села и постаралась вспомнить, как на прошлом Празднике Дис работник Торгнюра Совы бросил тебя носом в грязь. А ты, как видно, забыл, если не думаешь рассчитаться с ним. Ты уже достаточно долго ждал, чтобы твою месть не сочли рабской! [14]
За дверью послышалось пыхтенье: Стейн переваривал обиду.
— А больше-то тебе нечего сказать? — спросил он чуть погодя, вспомнив о поручении хозяина.
— Отчего же? — с готовностью отозвалась Хёр-дис через дверь. — Еще я могу сказать, кому твоя жена шьет рубашки [15] , когда ты отвернешься. Сказать?
Но работник махнул рукой и пошел назад в усадьбу доложить хёвдингу, что ведьма все еще упрямится. У нее десятый день упрямится. А огниво так и лежит там, куда ока его спрятала и где его никто не может кайтк. Огниво пытались искать с Чутким, и Хар, упрямый, как и его отец, до сих пор бродил с собакой по всем окрестным пригоркам. Но в эту затею Фрейвид не верил: Хёрдис уходила в своих одиноких прогулках даже за день пути от усадьбы, а может, и дальше. И хотя в дни исчезновения огнива она не отлучалась из дома надолго, обшарить все ее потайные местечки не смог бы даже сам пес Гарм*.
Убедившись, что противник и на этот раз с позором отступил, Хёрдис села на землю, прислонясь спиной к стене. В этом месте она успела просидеть ямку. Тихо шипя от злости, Хёрдис колотила кулаком по мягкой земле. Фрейвид избрал для нее подходящее наказание: неволя досаждала ей хуже всего на свете. Десять дней она сидела в лодочном сарае, ни разу не увидев дневного света. Все существо ее рвалось на волю, к морю и ветру, к сосновому склону и прибрежным камням, к блестящей мокрой гальке и солоновато-душистому запаху высохших водорослей. Море было совсем близко, в двух десятках шагов; невидимое, но хорошо слышное, оно день и ночь дразнило Хёрдис своим гулом, ропотом, шелестом — голосом силы и свободы, всего того, чего Хёрдис была лишена. Взаперти ей было нечем дышать, и нередко ей хотелось выть по-волчьи от бессильной томительной ярости. Нет, она сойдет с ума, если не выберется отсюда! Но упрямство было в ней пока еще сильнее, чем даже жажда свободы. Она решила нипочем не отдавать отцу огниво, из-за которого ее сюда посадили, и вот уже десять дней держалась.
Сквозь тонкие щели в стене Хёрдис видела, что уже темнеет. Вскоре в углу что-то завозилось. Хёрдис вскочила на ноги и подбежала к стене. За стеной слышалось знакомое тонкое поскуливание.
— Серый! — радостно шептала Хёрдис, встав на колени.