На пятый день у него усилился жар, вся кожа покраснела и натянулась, так что каждое движение причиняло сильную боль. Глаза его налились кровью, веки опухли —
Ингвильда внутренне содрогалась при каждом взгляде на него и думала, что ожившие мертвецы не так страшны. Она не знала, как выглядел племянник Модольва и каким он был до болезни, но сам Модольв, почти не отходивший от него, постарел от горя, и Ингвильде было жаль его даже больше, чем самого больного, который почти ничего не сознавал.
Вечерами, когда у них выдавалось свободное время, Ингвильда и Модольв часто сидели на берегу вдвоем. Модольз рассказывал ей о своем племяннике, как будто надеялся уговорить самих норн* переменить их жестокое решение.
— Не могу поверить, чтобы боги были так суровы и хотят отнять у меня Хродмара! — говорил Модольв Ингвильде. — Мой сын Торгард погиб еще сэмь лет назад, когда ему было лишь двадцать, и с тех пор только Хродмар — все мои надежды и мое счастье. Мне жаль, что ты не знала его раньше, йомфру. Ты тогда поняла бы, отчего я так горюю. И узнала бы, как заплачут все женщины в Аскефьорде. Ведь Хродмар самый красивый парень во всем Фьялленланде! Среди молодых ему нет равного во всем! И в битве, и в беседе он был лучше всех!
— Еще будет! — утешала его Ингвильда. Ей очень хотелось сказать что-нибудь более ободряющее, но слова, при всем ее горячем и искреннем сочувствии, не давались и звучали слишком бледно и пусто рядом с такой бедой. — Не надо говорить «был». Надо верить. Он поправится.
— Да, да. Ты права, конечно. Я верю, — твердил в ответ Модольв. — Я охотно отдал бы мою жизнь, если бы этим мог дать ему здоровье. Не могу думать о моей сестре, его матери. Он ведь у нее остался единственным сыном! У них с Кари ярлом было четверо детей. Хродмар — третий. До него были мальчик и девочка, после него еще мальчик, но все они умерли очень быстро, только девочка дожила до полутора лет, а остальные двое прожили еще меньше. Стейнвёр и Кари не на кого надеяться, кроме него. Говорили, что его достоинств хватило бы на четверых! И это правда! Не может быть, чтобы он понадобился Хель прямо сейчас! Если бы ты знала, как его ценит Торбранд конунг! Когда мы с ним были в Граннланде прошлой зимой, в него влюбилась дочь тамошнего конунга. Ока сама предлагала ему увезти ее. Он не захотел — она, бедняжка, не слишком-то красива. А ему нужна такая же красивая жена, как он сам!
Ингвильда сочувственно кивала, думая, что всеми этими достоинствами племянник обладал скорее в воображении любящего дяди, чем на самом деле. Тот Хродмар, которого она за эти дни узнала, не имел ничего общего с красотой и доблестью. Болезнь изуродовала лица и сделала всех фьяллей похожими друг на друга — она различала их только по тем местам, где они лежали. Гнойные маски, в которых терялись воспаленные глаза, бессознательные хриплые стоны, отвратительный гнилостный запах могли бы смутить кого угодно, но Ингвильда старалась не поддаваться страху и отвращению. «Ему же больно!» — слышался ей укоряющий голос Сигнехильды Мудрой. За себя она не боялась — в восемнадцать лет собственная смерть кажется слишком далекой, даже если чужая сидит на самом пороге.
Через несколько дней в землянке обнаружился первый мертвец. Ингвильда ждала этого, даже знала, кто первым умрет, но все равно огорчилась.
— Бедный Торд! — бормотал Модольв. Ингвильда удивилась, каким образом он еще различает своих людей. — Прикажи вашим людям готовить погребальный костер, йомфру, — с тяжелым вздохом добавил он. — Не могу поверить, что Торд пойдет к Хель. Он был славным воином и заслужил бы другую посмертную участь! [4]
— Но ведь вы были в походе! — попыталась утешить его Ингвильда.