Редкие телевизионные антенны, тут и там воздвигнутые на плоских крышах жестяные или картонные лачуги для деревенских родственников, друзей, нуждающихся. Поблескивавшие в лучах солнца браслеты на запястье женской руки, бросавшей зерно цыплятам.
Хайд подошел к краю крыши. Можно двинуться по крышам, но это все равно что идти по открытому полю, тем более что белый человек уже привлек внимание обитателей крыш. Он поглядел вниз на проходящий сбоку гостиницы темный вонючий проулок. По нему, удовлетворенно испражняясь, брела священная корова. Лежащая на боку тележка со сломанным колесом. Запах гниющих фруктов и разлагающегося мяса. Вынюхивающий съестное тощий пес. У заколоченных дверей две скрюченные фигуры. Должно быть, нищие. Или мертвые.
Держась за край крыши, Хайд повис, нащупывая ногами оконный карниз. Удерживая равновесие под тяжестью рюкзака, будто ручная обезьяна, скользнул вниз на подоконник. В темной комнате вроде бы никого. Спустился еще на этаж, присев на подоконнике, чтобы перевести дух. Потом на первый этаж...
Заслышав голоса на крыше, запаниковал, и с высоты восьми – десяти футов свалился в скользкую зловонную грязь. Удержался на ногах, ухватившись за голую бетонную стену дома. Запахи гостиничной кухни...
...и почувствовал прижатый к виску ствол пистолета. Шею обожгло отвратительное жаркое дыхание дрожащего от возбуждения торжествующего полицейского.
* * *
Когда они вошли в камеру, Касс, не успев испугаться, медленно поднял глаза. На стене напротив горели последние красные лучи заката. Не успел он спустить ноги и сесть, как они уже стояли по бокам. Двое в цивильных костюмах. Ни тюремного надзирателя, ни Джавала, ни одного знакомого лица. Он было открыл протестующе рот, но это было ни к чему, потому что они, всовывая его руки в пиджак, держались чуть ли не почтительно, как пара портных при срочной примерке. Когда они выводили его из камеры и вели по неожиданно опустевшим коридорам, хватка была твердой, решительной, но в то же время странно обходительной.
Он был не в состоянии сопротивляться, как если бы это означало неумение держаться в обществе. Даже при том, что он понимал: его забирают из тюрьмы по приказанию Шармара, и эти приказания безусловно включают его убийство и избавление от его тела.
Убит при попытке к бегству...
* * *
Помедли он еще мгновение после того, как телом почувствовал пистолет и радостную дрожь державшего его человека, было бы поздно. Он отбил пистолет вверх и в сторону и оглох от непроизвольного выстрела. Его противник не успел отвернуться и, хлопая большими карими глазами, бессмысленно уставился на него. Хайд ударил его головой, и он отлетел назад. Обжигающий пальцы ствол пистолета остался в руке у Хайда. Индиец, держась руками за разбитый нос, повалился на землю, а Хайд, не оглядываясь на крышу, откуда раздавались встревоженные крики, понесся по переулку. Свернул в другой, еще более узкий, завешенный поперек, будто стыдливо прячущим грязь, выстиранным бельем. Потом, за следующим углом, влетел в набитую галдящей толпой улицу... и сразу стал невидимкой. Цел.
В уличном очаге гудело пламя, от запаха пищи кружилась голова. Поминутно извиняясь, он протискивался сквозь то редеющую, то густую толпу. Над навесами и верандами темно-синее небо. Изредка оглядывался, но в море лиц было невозможно выделить хотя бы одно, а похожая на травяное поле толпа нигде не расступалась перед целенаправленным движением погони.
Он стал медленно, но все более целеустремленно пробираться к вокзалу. Выбравшись из тесных улиц, оказался перед портиками неизвестного храма. Окруженная стенами, дворами и кривыми улицами старого города привокзальная площадь казалась здесь чужой. Чем-то в британско-азиатском духе. Над крышами вокзала в окружении теплых звезд сиял серп луны.