От удовольствия и восторга она даже жужжала — такие звуки издает проголодавшийся ребенок, когда уминает завтрак в одиночку.
Исполненная зрительными впечатлениями, она села на резной фортепианный табурет и некоторое время смотрела вниз, на кашанский ковер.
— Вы неподражаемый человек, Хэмлок.
Он кивнул.
— И все это — вам одному... Этот дом, страдающий манией величия, эти... — Она широко повела рукой, повторяя этот же жест глазами. — И все это вы держите при себе.
— Я исключительный эгоист. Хотите шампанского?
— Нет.
Она вновь опустила глаза и печально покачала головой.
— И это все для вас так важно... Даже важнее, чем убеждал меня мистер Дракон.
— Да, важно, но...
...И оба замолчали на несколько минут. Она не поднимала глаз, а он, после первого ошеломленного взгляда на нее, пытался ослабить свой гнев и замешательство, заставляя себя смотреть только на картины.
Наконец он вздохнул и, оттолкнувшись, встал с кресла.
— Так, мадам, пожалуй, отвезу-ка я вас на станцию. Последний поезд, знаете ли... — Громко начав, он закончил еле слышным шепотом.
Она послушно пошла вслед за ним по каменным ступеням. Пока они были в галерее, наверху разразилась жуткая гроза, которую они даже не слышали. Теперь они поднимались как бы сквозь слои нарастающего, но еще приглушенного шума — дождь металлом стучал о стекло, ветер выл, что-то хлопало, как флаг на ветру, вдалеке басовито ворчал гром.
На кухне она спросила:
— У нас хватит времени на бокал шампанского, который вы мне недавно предлагали?
Он прикрыл свою боль сухим холодом вежливости.
— О, разумеется. В библиотеке?
Он понимал, что и она расстроена, и постарался добить ее, используя в качестве дубинки подчеркнуто искусственную нарочитую светскость. Он весело болтал о нехватке транспортных средств в этой части Лонг-Айленда, об особых трудностях, вызванных грозой. Они сидели в тяжелых кожаных креслах, лицом друг к другу — а дождь под прямым углом лупил по витражам, стены и пол рябили красным, зеленым, голубым. Джемайма вмешалась в поток его речей, направленных лишь на то, чтобы исключить всякую возможность настоящего общения.
— Мне, наверное, не следовало вас так сразу ошарашивать, Джонатан.
— О? А как же вам следовало меня ошарашить, Джемайма?
— Я не могла продолжать... не могла, чтобы мы продолжали... оставляя вас в неведении. А более мягкого способа я найти не могла...
— Могли бы огреть меня кирпичом, Джемайма, — предложил он и рассмеялся. — На меня, наверное, затмение нашло. Что-что, а голову вскружить вы умеете. Мне давно бы следовало понять, что никакого совпадения тут быть не могло. Вы на самолете в Монреале. Вы в такси около конторы Дракона... Как все планировалось, Джемайма? Вы должны были распалить во мне желание, распалить до белого каления, а потом отказывать мне, пока я не соглашусь провести для Дракона эту санкцию? Или вы собирались нашептывать мне в ухо коварные речи, пока я лежал бы расслабленный и блаженный после совокупления?
— Нет, все гораздо примитивнее. Мне было велено украсть деньги, полученные вами за последнюю санкцию.
— М-да, прямо скажем, лобовой подход.
— Я видела — деньги лежат у вас внизу, на столе. Мистер Дракон сказал, что эти деньги вам очень нужны.
— Он прав. Но почему именно вы? Почему не кто-то другой из его холуев?
— Он решил, что я смогу быстро войти к вам в доверие.
— Ясно. И как давно вы работаете на Дракона?
— Фактически я на него не работаю. Я состою в ЦИРе, но не в Спецрозыске и Санкциях. Они выбрали кого-то из другого отдела, чтобы исключить возможность узнавания.
— Разумно. Чем же вы занимаетесь?
— Я курьер. Работа стюардессы — очень подходящее прикрытие для этого.
— И часто вам приходилось выполнять подобные задания? Забираться к кому-то в постель в служебных целях?
Она подумала и все же решила воздержаться от заведомой лжи.