Писк, грохот, треск. Старый самец не проявляет никакого беспокойства. Он следует вдоль сточной канавы, как будто не замечает нарастающего блеска, звуков, шума.
Я заползаю под обрывок промасленной газеты. Рядом с нами на огромной скорости проносится автомобиль со слепящими фарами.
Это первый автомобиль, который я видел в своей жизни. Я ещё не успел успокоиться от пережитого испуга, а уже приблизилась следующая машина, за ней ещё и еще… Наполовину оглохший, я вылезаю из-под газеты. Автомобили проехали, и на улице спокойно. Старый самец спрятался в нише между кромкой тротуара и решеткой уличного стока. Сидя на задних лапах, он пожирает только что найденную колбасную шкурку. Только теперь я почуял, как много в этом месте вкусных вещей — свиные шкурки, подмокший хлеб, гнилой банан, огрызки яблок.
Я чувствую голод. С нашей прошлой трапезы прошло уже много времени. Я сажусь рядом со старым самцом и ем, ем, ем до полного насыщения.
Я в подземных каналах. Время уплывает незаметно, так же как черные струи сточных вод и отходов. Только сверху, сквозь круглые дыры и зарешеченные отверстия уличных стоков, сюда проникает слабый свет, очень похожий на тот, который я впервые увидел в нашем подвале.
Старый самец провел меня сюда через небольшое отверстие, образовавшееся между металлической решеткой сточного колодца и каменными плитами тротуара.
Под всеми улицами, под мостовой и тротуарами, во всех направлениях тянутся прорытые коридоры — вверх, вниз, где полого, где круто, между стенками каналов и поверхностью земли, на многих уровнях, под плитами тротуаров, под полами, под дворами и гаражами, под мастерскими и подвалами тянется разветвленный, запутанный лабиринт, населенный полчищами крыс.
Весь этот мир, мой прекрасный мир, беспрерывно трясет лихорадка — лихорадка добывания пищи, её пожирания, уничтожения, съедения, растерзывания, убивания, разгрызания, нападения, уничтожения слабейшего, неспособного защитить себя, чужого, непохожего, выделяющего непривычный запах.
Вместе со старым самцом, бок о бок с ним я знакомлюсь с миром, существование которого я лишь предчувствовал, когда отправлялся в свой первый путь вдоль водопроводной трубы, пытаясь добраться до него самостоятельно в поисках возможности покинуть гнездо в подвале.
И хотя меня охватывает страх, когда мчащиеся в безжалостной погоне крысы сбивают меня с ног или когда я натыкаюсь на останки загрызенного чужака, я все же чувствую себя здесь на своем месте, в своей стихии, дома.
Старый самец прекрасно ориентируется в этом огромном лабиринте. Он идет только ему одному известными путями, следуя к известным лишь ему одному целям.
Он не ведет меня за собой, но позволяет следовать за ним, терпит меня рядом или на шаг сзади от себя. Я убедился в этом, попытавшись как-то раз обогнать его,— он со всей силы укусил меня за хвост у самого основания и, если бы я сразу же не отступил, он, скорее всего, загрыз бы меня. Так что я остался позади с кровоточащим хвостом, глядя сзади на его мощную выгнутую спину.
Я не высовываюсь вперед, бегу за ним, подчиняюсь его воле, полагаюсь на него…
По широкому руслу течет поток нечистот. Старый самец бежит по самому краю. Вдруг он останавливается, наклоняется над водой, погружается в нее. Течение подхватывает его, несет за собой. Я прыгаю за ним. Вода заливает уши, глаза и ноздри. У неё приятный солоновато-кислый вкус и запах разбавленной мочи. Я машинально перебираю лапками — я плыву. Голова старого самца хорошо видна на фоне волнистой поверхности воды.
Он подплывает к противоположному берегу, вцепляется когтями в неровную поверхность и выскакивает на берег. Отряхивается — да так, что летящие капли попадают мне прямо в глаза.