Затем он заметил, что ее намыленные волосы на самом деле были сухими.
Сделав еще один шаг, он целиком увидел ее тело, погруженное в беловатую клейкую жижу.
Затем он увидел ее лицо с еще свежей язвой, разъевшей глаза и губы, так, что местами была видна кость.
Он бросился к ней с безумным криком, вытянув руки, чтобы уничтожить эту ужасную язву, чтобы поднять и вытащить ее из этой бойни.
Ему не хватило сил дойти до нее.
Глава 3
– Итак, после семи часов вы уже ни о чем не помните?
– Нет...
Гордон постоянно растирал свое ушибленное плечо. Без этой боли он бы забыл, что состоит из плоти и крови. Разумом он этого не сознавал; он был еще погружен в ужас, как тело Дженни, в нескольких метрах от него, было погружено в негашеную известь.
Двое мужчин, сидевших перед ним, непрерывно атаковали его вопросами. Один был грубым и горластым, другой – скрытным, более умным. Рядом с ними кто-то стучал на пишущей машинке со скоростью, опережающей человеческую речь.
Другие люди озабоченно ходили по квартире, делали измерения, фотографировали, перешептывались между собой, как конспираторы, что-то писали в записные книжки.
– Мой друг, господин Шварц, сможет рассказать вам...
– Ты... Вы нам об этом уже говорили, и мы его вызвали. Ну, а что еще? Может быть, мосье сможет поднапрячься и что-то вспомнить?
У него была квадратная фигура, но, по иронии судьбы, его фамилия была Леже [1] . Ему было около пятидесяти. С коротко подстриженными волосами, крикливый, он с недовольным видом обращался к Гордону на «вы». «Ты» сорвалось с его губ, как плевок, и неуместно изысканные манеры Гордона, больше, чем его американский акцент, заставили его неохотно проглотить оскорбление.
Леже в течение августа заменял главного комиссара, который тоже уехал в отпуск. Однако он выглядел младшим по званию рядом с другим полицейским – Жераром Дебуром. Дебур, которому было около 35 лет, стройный, породистый, элегантный, выглядел более импозантно, чем его начальник по званию.
– Я жду! – сказал Леже, потеряв терпение.
Гордон потер руками глаза, как будто это движение могло помочь ему стереть запечатлевшуюся в их глубине жуткую картину.
– Ну, а что же делали до этого?
Безличное местоимение избавляло Леже от обращения на "вы", слишком противного для него.
– Можно же вспомнить хоть это, по крайней мере?
– Утром я уехал из дома.
– В каком часу?
– В девять двадцать-двадцать пять. Я опоздал на поезд, отходящий в Париж в девять тридцать, и сел на поезд в девять сорок пять... У меня должна была состояться встреча в десять часов.
– Где?
– В отеле "Пон-Руайяль".
– С кем?
– С мадам Мерфи... Дороти Мерфи.
Гордон короткое мгновение колебался, затем выпалил:
– Так как я опаздывал, то позвонил ей, когда приехал на вокзал Сэн-Лазар. Мы договорились встретиться позднее, в половине седьмого, у "Двух макак".
Дебур теперь предоставил возможность Леже одному задавать вопросы. Он предпочитал изучать Гордона, следить за его малейшим движением.
– Что было потом? – продолжал Леже.
– Я пошел прогуляться.
– Где?
– По бульвару Сэн-Мишель.
– Все это трудно проверить. А потом?
– Я купил газеты и зашел выпить стаканчик на террасу "Майе".
– Один стаканчик?
– Два или три... Я не знаю!
– И сколько это заняло времени?
– Полтора часа, может быть, два...
– А потом?
– Я зашел в закусочную напротив, чтобы съесть сэндвич.
– Больше не было двух-трех стаканчиков?
Гордон испытывал к полиции отвращение, которое с годами превратилось в интеллектуальное убеждение. Внезапно это в основном внутреннее раздражение, которое он испытывал, когда мальчишкой его ругали полицейские, как только он решался сунуться в белые кварталы, возникло с прежней силой. Гордон почувствовал, как напряглись мускулы под кожей.