Я предвкушал час, посвященный дружеской критике, потом стакан Шерри и тот чудный миг, когда верный друг протягивает ноги к камину и спрашивает, как дела. Я не стал бы рассказывать ему о своих натянутых до звона нервах, но мы могли бы поговорить о чем-нибудь — да обо всем на свете.
Ожидая его, я пошевелил кочергой огонь, подложил еще поленце, выставил на стол два стакана и осмотрел приборы. В моих комнатах кабинет совмещался с гостиной, и я позаботился, чтобы в нем царили уют и порядок, соответствующие обстановке прошлого века. За день я успел провернуть несколько дел, к шести часам поужинал и разобрал оставшиеся бумаги. Темнело уже рано, и в сгустившихся сумерках закапал тусклый косой дождь. Такие осенние вечера не нагоняли на меня уныние, а казались даже приятными, и я ощутил разве что легчайшую дрожь предчувствия, когда в поисках чтения, чтобы занять десять минут, рука моя наткнулась на древний том, которого я так долго избегал. Я оставил его на полке над письменным столом среди более безобидных изданий. Теперь же я уселся за стол, снова ощутив ладонями мягкость старинной замши переплета, и открыл книгу.
Я немедленно ощутил некоторую странность. Запах, исходивший от страниц, не был знакомым мне тонким ароматом старой бумаги и потрескавшегося пергамена. Это было зловоние разложения, ужасная тошнотворная вонь тухлого мяса или гниющего трупа. Прежде я никогда не ощущал его и потому склонился ниже, недоверчиво принюхался и тотчас захлопнул книгу. Через полминуты я открыл ее снова, и снова желудок у меня сжался от поднимавшегося от страниц смрада. Маленький томик словно жил в моих руках, но запах его был запахом смерти.
Это отвратительное зловоние воскресило все страхи, пережитые мною при возвращении с континента, и только большим усилием воли я сумел утихомирить свои расходившиеся нервы. Старые книги подвержены, как известно, гниению, а я этим летом носил ее под дождем. Этим, несомненно, и объяснялось появление запаха. Вероятно, мне следовало снова отнести том в отдел редкой книги и узнать, как можно очистить его и устранить запах.
Я сознательно, усилием воли подавил естественный порыв немедленно отбросить книгу, снова убрать ее подальше. Из чувства противоречия впервые за много недель я заставил себя вернуться к изображению на развороте: к распростершему крылья дракону, скалящему клыки над девизом на вымпеле. И тогда я с пугающей ясностью словно увидел его заново и впервые понял — никогда я не отличался особой остротой зрительной памяти, однако некое натяжение возбужденных нервов заставило меня обратить внимание на очертания всего зверя с его расправленными крыльями и загнутым петлей хвостом. В приступе любопытства я вытащил и перерыл привезенные из Стамбула бумаги, забытые в ящике стола. Вскрыв пакет, я быстро отыскал нужный лист: вырванную из моего блокнота страничку со сделанным в архиве наброском — копией первой из найденных там карт.
Как ты помнишь, всего там было три карты, возрастающие по масштабу, так что одна и та же местность изображалась все более подробно. Эта местность, даже срисованная моей неопытной рукой, имела вполне определенные очертания. Они, как ни смотри, изображали зверя с симметрично расправленными крыльями. Длинная река, вытекавшая из нее на юго-запад, повторяла изгиб драконова хвоста. Я разглядывал гравюру, и руки у меня странно подрагивали. Гребенчатый хвост дракона оканчивался стрелкой, указывавшей — здесь я чуть не ахнул вслух, забыв все долгие недели лечения от прежней мании, — на место, соответствующее в моей карте расположению проклятой гробницы.
Очевидное сходство двух изображений было слишком разительным, чтобы оказаться совпадением.