Здесь и там, втиснувшись между грубыми набросками гор, на картах располагались надписи, казавшиеся, на первый взгляд, славянскими названиями мест, однако в переводе они звучали загадками или, возможно, зашифрованными указаниями на расположение: «долина Восьми Дубов», «деревня Свинокрадов» и тому подобное — мне эти странные крестьянские названия ничего не говорили.
Так вот, посреди карты, над местоположением «проклятой гробницы», имелся грубый набросок дракона, на голове которого, будто некая корона, помещался замок. Дракон ничем не напоминал изображение в моей — в нашей — старинной книге, однако я предполагал, что для турок он мог связываться с легендой о Дракуле. Под драконом кто-то чернилами сделал мелкую подпись, которая сперва показалась мне арабской, как и приписки на полях. Но, разглядывая буквы в лупу, я вдруг осознал, что надпись на самом деле греческая, и прочел вслух, прежде чем вспомнил о приличиях — впрочем, в зале было пусто, если не считать меня и, временами, скучающего библиотекаря, который заглядывал иногда, вероятно чтобы убедиться, что я ничего не украду. В ту минуту я был совсем один. Микроскопические буковки плясали у меня перед глазами, когда я озвучил их: «Здесь он обитает во зле. Читающий, словом извлеки его из могилы».
В тот же миг я услышал, как внизу хлопнула входная дверь. Вверх по лестнице прозвучали тяжелые шаги. Однако я был слишком занят осенившей меня мыслью: лупа только что открыла мне, что эта карта, в отличие от двух других, была подписана тремя разными людьми на трех различных языках. Почерки различались так же, как языки. Разными были и оттенки старых-старых чернил. И меня посетило внезапное озарение: вы знаете, тот прорыв интуиции, которому исследователь после долгих недель черновой работы обычно может доверять.
Мне показалось, что карта первоначально представляла собой тот центральный набросок, окруженный горами, с греческим указанием в центре. Позднее, вероятно, его снабдили славянскими надписями, уточнявшими местность, к которой он относился, — хотя бы и зашифрованными. А потом лист как-то попал в руки турок и был окружен изречениями из Корана, которые должны были заключить в себе и удержать зловещее послание или, быть может, служили талисманами, защищающими от темных сил. Но если так, что за знаток греческого первым подписал карту или даже начертил ее? Насколько мне было известно, во времена Дракулы греческим часто пользовались византийские ученые, но в оттоманском мире к нему обращались гораздо реже.
Я не успел записать новую гипотезу, которая, скорее всего, для проверки требовала средств, какими я не располагал, потому что дверь по ту сторону стеллажа распахнулась и высокий, хорошо сложенный мужчина быстрым шагом обогнул книжные полки, остановившись перед моим рабочим столом. Он явно намеренно нарушил мое уединение, и я не усомнился, что он не принадлежит к штату библиотеки. Еще я почему-то почувствовал, что мне следовало бы встать перед ним, но гордое упрямство помешало мне это сделать: после его внезапного и достаточно невежливого появления такой жест мог показаться заискивающим.
Мы смотрели друг на друга в упор, и я никогда не испытывал большего изумления. Подобному человеку явно не место было в этой эзотерической обстановке. Красивое ухоженное лицо с длинными, спускающимися к углам губ усами, смугловатое, как бывает у турок или южных славян, отличный темный костюм, вполне уместный на западном бизнесмене. Он воинственно встретил мой взгляд, причем длинные ресницы на этом суровом лице почему-то показались мне отвратительными. На землистой, но безупречно гладкой коже ярко выделялись очень красные губы.
— Сэр, — произнес он густым басом, из-за восточного акцента английские слова звучали почти рычанием. — Я полагаю, вы не получили надлежащего разрешения.
— На что? — тут же ощетинился я.