Нанги почувствовал, что у него мурашки пробежали по телу. Необычайно злобный враг избрал своей мишенью Николаса. Страх заполнил сознание Нанги. Он хотел помолиться Богу, но не мог. Его собственные грехи лишили его силы. С ужасом он почувствовал, что так же бесполезен, как и Николас. Раньше ему казалось, что утеря им веры — следствие того, что он отброшен в сторону какими-то стихийными силами. Теперь он понял, что он в эпицентре действия этих сил.
Великий Боже, думал он, не дай нам погибнуть.
Будто прочитав его мысли, Уми сказала: — Хотя Путь Вещей известен, зло живет вопреки ему, будто противопоставляя ему собственную мудрость.
Под Путем Вещей она имеет в виду «дао», перекликающееся с учением Гераклита. В знаниях древних молено черпать силы, думал Нанги. От мыслей о Гераклите он перешел к «Искусству войны» Сун Цзы, а затем и к «Учири» Ягйу Муненори — умственной установке, к которой следует прибегать, когда тебя загнали в угол. В такие мгновения твой меч и твой ум должны быть едины. Синтез материи и духа: «дао».
Так он победил хаос, порожденный в нем страхом, и заставил себя вернуться к действительности. С одной стороны, Николас стал белым ниндзя. С другой стороны, его партнерские узы с Николасом поставлены под угрозу происками «Нами» и ее эмиссара Икузы. Интересно, это две разные атаки, за которыми стоят не связанные друг с другом силы, или же это нападение одного врача, но с двух направлений?
Паранойя или правда? Серебряный свет луны заливал Нанги, само море дышало рядом с ним, и он знал, что надо найти ответ на этот вопрос.
На следующий день Николас отправился к врачу. Он поехал поездом, потому что опасался сесть за руль в его состоянии и уж, конечно, не мог попросить Жюстину отвезти его в город, хотя в глубине души ему этого и хотелось.
Он переговорил с Нанги по телефону, коротко проинформировав его, что едет к врачу, и, в зависимости от того, как он будет себя чувствовать после этого визита, он, может быть, придет на работу. От сочувственного голоса Нанги у Николаса все скулы свело, и он должен был стиснуть зубы, чтобы не бухнуть чего-нибудь ненароком. Тоже плохой знак.
Утренний туман стелился по зеленым склонам гор. Пейзаж, и без того достаточно смазанный из-за скорости поезда, теперь был и вовсе скучным. Николас устало закрыл глаза.
Тихое постукивание колес успокаивало, далекий свисток локомотива будил ностальгические воспоминания о юности, которая прошла здесь, в Японии, в те годы, когда страна постепенно справлялась от позора поражения в войне и перестраивалась по образу и подобию Соединенных Штатов.
Тихая песня колес напоминала колыбельную, которую ему напевала мать, когда укачивала маленького Николаса в их коротких путешествиях поездом. Они часто ездили навестить тетю Итами. Чеонг считала Итами сестрою, хотя фактически она была всего-навсего сестрою ее первого мужа — японского офицера, убитого в Сингапуре во время войны. Там же Чеонг встретила полковника Денниса Линнера, отца Николаса. Он спас жизнь Чеонг, а потом и полюбил.
Время тревог, такое далекое. Но для Николаса, который так часто слышал рассказы о нем, оно было необычайно близким. Это своего рода талисман, с помощью которого он побеждал отчаяние, когда оно начинало овладевать его сердцем.
Но сейчас этот талисман не помогал. Беспокойство и гнев переполняли Николаса. Он хотел бы быть спокойным и терпеливым — таким его всегда хотела видеть мать — во время разговора с врачом, чтобы разобраться, что же все-таки случилось с его памятью. Он отлично понимал, что нельзя в его положении делать поспешные умозаключения, но сейчас, сидя в прохладном кондиционированном купе, он чувствовал, что уже дрожит от еле сдерживаемого гнева.