Игорь присел и коснулся капота руками, но постарался тут же распрямиться и встать на ноги.
Нога в черном начищенном ботинке, слегка припорошенном бетонной пылью, поскользнулась и сорвалась. Бирюков замахал руками, пытаясь удержать равновесие, но почувствовал, что сползает по капоту все ближе и ближе к стене ямы. В следующую секунду от ее края оторвалась огромная глыба и, пролетев три метра, с размаху припечатала тело охранника к машине. В груди, придавленной страшной тяжестью, что-то хрустнуло, и Бирюкову показалось, будто весь воздух в его легких в одно мгновение заменили на обжигающий кипяток. Последнее, что он успел увидеть, — это поток вязкой крови, хлынувшей изо рта. На вишневой краске кровь смотрелась почти не страшно. Он ощутил соленый вкус, заполнивший рот, и умер.
— Ну вот и все, Алексей Геннадьевич. Комбинация… — Петухов потянулся за спичкой, которую уже по праву считал своей.
Старший смены охраны легонько шлепнул его по руке.
— Цыц! Я еще не сказал своего последнего слова.
Петухов отдернул руку и лукаво улыбнулся.
— И в чем же оно заключается? Я сейчас поддам вам шашку — вот сюда, а потом беспрепятственно пройду в дамки. Ну, мон колонель?
Ковалев напряженно сопел в ответ. Партия действительно была проиграна. Он оценил свои шансы на ничью и нашел их ничтожными. Но все равно сдаваться он не собирался.
— Не гони, Коля! Ты имеешь дело с человеком, который однажды обыграл самого Карпова… В нарды.
— Это меняет дело. Простите, полковник, я не знал. — И Петухов снова занес руку над спичкой, лежавшей перед Ковалевым.
— Ну подожди. А если я…
— Ага, жертва двух шашек и туманная перспектива занять главную диагональ. Я это видел, но… Это бесполезно. Примерно как расческа в вашем шкафчике.
Ковалев не смог сдержать улыбки. Этот злыдень Петухов однажды преподнес ему подарок. Маленькую продолговатую коробочку в красивой праздничной упаковке. Все как положено, с алым бантом и вложенной открыткой. В коробочке оказалась расческа — вещь, которой Ковалев прекратил пользоваться уже шестнадцать лет назад по причине абсолютной гладкости головы. Расческу он оставил — на память — и действительно хранил в своем шкафчике.
— Хорошо! Хорошо… Вот тебе мое последнее слово… — Он помедлил, наслаждаясь театральным эффектом. — Сдаюсь.
— А! — Петухов громко хлопнул себя по колену и энергично потер ладони. — Так и должно быть, полковник! Я…
Он не договорил. Откуда-то сверху, прямо над их головами, послышалось негромкое нарастающее гудение, словно с потолка пикировал маленький бомбардировщик. Ковалев поднял глаза: один из люминесцентных светильников разгорался все сильнее и сильнее, будто кто-то поворачивал ручку невидимого реостата. Ковалев приставил ко лбу ладонь, как козырек, чтобы закрыться от слепящего молочного света, и в следующую секунду тонкая трубка лопнула, окатив игроков мелкими стеклянными брызгами.
Несколько горячих осколков впились в гладкую голову полковника, по лысине побежали тонкие струйки крови.
Ковалев выругался и вскочил, опрокинув доску; шашки упали и рассыпались по полу. Петухов пригнулся и закрыл лицо руками. Как раз вовремя: по всему помещению, от ближней стены до дальней, прокатилась волна разрушения. Лампы вспыхивали, как дуга электросварки, и тут же лопались, наполняя комнату белым едким дымом и мелодичным звоном падающего стекла.
Эти вспышки были тугими и плотными; они били по глазам, обжигая сетчатку и лишая способности ориентироваться.
Сквозь треск разрывов и звон стекла Петухов услышал громкий повторяющийся сигнал: компьютер сообщал об аварийной ситуации.