Но столь необычно и чарующе прозвучала их рифмованная мелодика, столь тонкой и благородной была заложенная в этих лаконичных строках мысль, что Ула и Ром сидели как завороженные. Они попросили Дезара продолжать, и долго еще молодые гермеситы с восторгом внимали песням русского поэта, отделенного от них невообразимым временем и пространством.
– Вы раскрыли перед нами целый мир, – с чувством сказала Ула. – Господи, до чего же мы невежественны!
– Признаться, я не понял половины из того, что вы говорили, синьор Дезар.
– Догадываюсь, Ром. Но, думаю, вы поняли главное: доведя профессионализм до абсурда, выбросив за борт искусство, основатели нашего общественного строя обрекли гермеситов на убогую жизнь. Я уж не говорю о прелестях профессионального кланизма. Испытав их на собственной шкуре, вы сами сумеете дать этому благословенному принципу надлежащую оценку.
– Кто вы? – неожиданно спросил Ром. Дезар смутился.
– Я философ, ты уже знаешь, представитель вымирающего клана. Не численно, нет. Филов у нас более чем достаточно, а вот истинных философов, увы, остались единицы.
– Я не о том. Простите, не хочу оскорбить вас, но отец рассказывал, что существует какая-то секта, выступающая против профессионального кланизма. Не помню, как она называется. Он говорил, что ее члены – самые злостные преступники.
– Тебе пришло в голову, что и я вхожу в эту секту? Кстати, они так себя и называют: универами.
Ром смущенно кивнул.
– Какой ты нескромный, – упрекнула его Ула. – Извините его, он ведь темный агр, – пошутила она, чтобы как-то разрядить обстановку.
– Почему же, я люблю прямых людей. Нет, дружок, я не принадлежу ни к каким сектам, потому что вообще не верю в бога.
8
Весь следующий день Ула и Ром провели со своим новым другом, набираясь мудрости и открывая для себя вещи, о которых не имели никакого понятия. Они были буквально оглушены этой стремительной атакой на предрассудки, укоренившиеся в их сознании, инстинктивно сопротивлялись, чтобы в конце концов уступить одну позицию за другой и позволить себя переубедить. Обращая молодых людей в свою веру, или, вернее, безверие, философ радовался тому, что тяжелая мыслительная работа отвлекала их от горьких размышлений о судьбе близких и собственном будущем, казавшемся беспросветным.
Поздно вечером в дверь позвонили, и Дезар впустил в квартиру толстую блондинку неопределенного возраста с ярко накрашенными губами и размалеванными щеками. Ула и Ром были удивлены, когда он предложил им выйти из своего убежища на кухне и познакомиться с его вульгарной гостьей.
– Синьора Петра, – представил он.
– Очень приятно, – сказала дама, пожимая руку Рома с кокетливой ужимкой. – Обожаю красивых молодых мужчин. – Затем она фамильярно потрепала Улу по щеке, что та восприняла без восторга.
– Синьора взялась вывезти вас из города и доставить в безопасное место, – объяснил Дезар.
– При том условии, что назначенная сумма будет выплачена заранее.
– Аванс вы получили, а остальное – по завершении операции.
– Цены безбожно выросли, помидоры нынче на рынке шли по двадцать сестерций, а о мясе и сказать страшно.
– Ну и что?
– А то, – нагло заявила блондинка, поправляя гигантский шиньон на голове, – что не мешало бы прибавить.
– Позвольте, вы дали согласие…
– Да, но до рынка. Кроме того, я рискую своей незапятнанной репутацией.
– В таком случае мы отказываемся от ваших услуг. До свиданья, синьора, и не забывайте, что вы обязались держать язык за зубами.
– Именно за это я оставляю у себя аванс. Мое почтение, молодые люди. – Она сотворила подобие книксена с грацией мула и мелкими шажками засеменила к выходу.
Ром и Ула с удивлением наблюдали за этой сценой. Неужели философ решился доверить их судьбу такой особе? И тут вдруг Рома озарило.
– Да это же наш ячменный бочонок! – воскликнул он.