Как могло произойти такое, в чем корень зла, где порок: в нашей системе воспитания, в отсутствии необходимого контроля за досугом молодежи, в пробелах законодательства, регулирующего межклановые отношения? Я не берусь дать сейчас ответ на все эти вопросы, но ясно одно: надо бить в набат и любыми средствами воспрепятствовать распространению опасной эпидемии.
И последнее: я утверждаю, что дело это не веронских и даже не провинциальных, а общегермеситских масштабов. Мы не имеем права, руководствуясь соображениями местного патриотизма, упрятать концы в воду и свести все к шаткому компромиссу между общинами матов и агров. Сама идея компромисса и согласия, полюбовной сделки вопиющим образом противоречит характеру происшествия. Мы обязаны немедленно проинформировать о нем Великарий, добиваться рассмотрения его в Сенате и принятия чрезвычайных мер в защиту основы нашей цивилизации – профессионального кланизма. Благодарю вас, синьоры.
Экспрессивная речь Чейза произвела сильное впечатление, поднялся разноголосый гул, и арбитру, чтобы навести порядок, пришлось пригрозить очистить зал.
– У нас остался последний свидетель, наставник Сторти. Прошу внимания.
Перешептывание все-таки продолжалось, спорили за и против доводов Чейза, и, когда Сторти начал давать показания, его почти никто не слушал.
– Что вы можете сказать о характере своего воспитанника?
– Только то, что это благородный и прямодушный человек, если б у меня был такой сын, я гордился бы им.
– Когда вы узнали об его увлечении синьоритой Капулетти?
– Если позволите, ваша честь, я перейду к самому существенному. – Арбитр кивнул. – Я свидетельствую, – заявил Сторти, повысив голос и привлекая тем внимание публики, – что Ула любит Рома так же, как и он ее, и что она добровольно отправилась с ним в изгнание, чтобы избежать разлуки.
– Чем вы можете доказать свои слова?
– Очень просто. Я сам организовал их побег.
В зале поднялся невообразимый шум, арбитру пришлось вторично пустить в ход колокольчик и свою угрозу.
– И вы не стесняетесь говорить об этом с бравадой?
– Да, потому что я совершил благое дело.
– Негодяй! – закричала Марта. – Гнать из Университета такого наставника, судить его! – Ее поддержали многие.
– Я сам уйду! – сказал Сторти с вызовом. – А суда я не боюсь, в моих действиях, достопочтенная синьора, нет состава преступления. Преступники те, кто хочет разлучить влюбленных, растоптать их чувство и сделать на всю жизнь несчастными.
– Вы с ума сошли! – воскликнул лидер общины агров. – Это именно нелепая страсть лишит их профессии и сделает раньше или позже несчастными! Как они могут объясняться между собой, с помощью апа?
Монтекки отметил, что его шеф употребляет дословно те же выражения, с помощью которых он вразумлял Рома. А Сторти-то, Сторти, вот он каков, этот пристрастный к ячменке добродушный толстяк!
– Они прекрасно объясняются на языке, известном только им двоим, заверяю вас, – сказал Сторти.
– Чепуха! – прокричал лидер общины матов. – Он нас дурачит.
– О, нет, – сказал наставник, – и если вы в молодости не знали этого языка, синьор, то мне вас просто жаль. – Небольшая группа молодых людей неистово зааплодировала, Сторти помахал им рукой и поклонился, как артист, дождавшийся наконец своего звездного часа. Обстановка накалилась до такой степени, что в зале вот-вот грозила вспыхнуть потасовка. Арбитр надрывался, пытаясь утихомирить публику. К нему подлетел взъерошенный, как всегда, ректор Университета.
– Немедленно прервите заседание! Вы понимаете, что происходит?
– Обыкновенный скандал, я за свою практику видел и почище.
– В том-то и дело, что не обыкновенный! – Ректор прошептал ему на ухо: – Впервые они разделились не по клановой принадлежности, а совсем на другой основе – одни за Чейза, другие за этого проходимца.
Арбитр встревоженно покачал головой.