Он привел к присяге свидетелей, потребовав от них говорить правду, только правду, ничего, кроме правды, и предупредив об ответственности за дачу ложных показаний. Затем слово для зачтения жалобы было предоставлено помощнику арбитра – квестору. [2]
– Имеет ли истец что-нибудь добавить к своей жалобе? – спросил арбитр.
Капулетти взглянул на сидевшую рядом Марту, которая отрицательно качнула головой.
– Нет, ваша честь.
– Тогда слово ответчику.
Монтекки медленно поднялся с места. Анны с ним не было: она не пожелала присутствовать на процессе.
– Что я могу сказать… Вся эта затея мне не нравится.
В зале раздались смешки. Олдермен обвел публику суровым взглядом.
– Зря смеетесь. Решается ведь судьба моего сына. Он не насильник. Они с синьоритой Капулетти любят друг друга.
– Это к делу не относится! – выкрикнула Марта. – Мы обвиняем вашего отпрыска в том, что он похитил нашу дочь.
– Как не относится? – удивился Монтекки. – Если они решили пожениться, так при чем здесь похищение? Ула уехала с Ромом по доброй воле.
– Вам это доподлинно известно? – спросил арбитр.
– Я знаю своего сына, – сказал Монтекки, – он просто не способен насильничать, понимаете? Раз они уехали, значит, оба того захотели.
– Видите, – опять вмешалась Марта, – ответчик уходит от вопроса.
– Так ведь вопрос-то какой, на него вправе ответить только ваша дочь, синьора. А вы сами готовы поручиться, что она не любит Рома?
– Мата не может любить агра, – быстро нашлась сообразительная Марта.
– Вот и вы крутите. Все мы говорим: «не должны», «не могут», а они взяли да полюбили. Что ж теперь делать, не поверить? Как тот посетитель зоопарка, который, увидев жирафа, сказал: «Не может быть!»
– Не приплетайте сюда жирафа, – сказала Марта в раздражении, – вам анекдотами не отделаться… Я требую, – обратилась она к арбитру, – чтобы мне вернули мою дочь и наказали насильника!
– Убедительно прошу вас, синьора, не нарушать установленных правил. Здесь не суд, следствие ведется не формально, допускается прямой разговор, но не перебранка же! Наша цель – достичь согласия, а не окончательно разругаться.
Негодующая синьора вынуждена была сдержать свой темперамент. Впрочем, она отыгралась на муже, высказав ему на ухо все, что о нем думает. Это легко угадывалось по лицу Капулетти, которое побагровело.
– У вас все? – спросил арбитр у Монтекки.
– Если позволите, ваша честь, я бы добавил несколько слов. Хочу, чтобы ни у кого не было сомнений насчет моего отношения ко всей этой истории. Я защищаю сына от зряшных обвинений, но не оправдываю его. Когда он признался, что влюбился в девушку из другого клана, для меня это было большим ударом – все равно что известие о засухе или потопе. Ведь он, как ни поворачивай, изменил своим, аграм. А его с детства в семье учили превыше всего хранить верность своему клану.
Полномочные представители агров одобрительно закивали.
– Я принимал меры, пытался образумить Рома, но он закусил удила. И сейчас нет у меня большего желания, чем вернуть их да развести по домам. Так что, синьор Капулетти, у нас с вами одна забота, нам бы не ссориться, а вместе подумать, как спасти наших детей.
– Я не против, – сказал Капулетти, вставая, – для этого и существует согласительная комиссия.
Атмосфера несколько разрядилась. Арбитр предложил истцу и ответчику занять свои места и приступил к опросу свидетелей. Первым был приглашен Метью.
– Вы близкий друг Рома Монтекки?
– Да, ваша честь.
– Знаете, когда он познакомился с Улой Капулетти?
– Я при этом присутствовал. Летом, на пляже.
– Догадывались о его чувствах к ней?
– Ром и не скрывал.
– Считаете ли вы, что Ула отвечала ему взаимностью?
– Конечно, иначе бы они не смылись на пару.
– Отношу ваш жаргон на счет плохого перевода.