– Только неизвестно, куда они собираются бежать. Мне неведомо, какие здесь у вас настроения, но я знаю, что мы, Потоцкие, а с нами Сангушки, Радзивиллы, Замойские, Тышкевичи, Браницкие – все, кто богат и знатен в Польше и чьи имения находятся здесь, на Украине, – мы не сложим оружия, пока не истребим всех, кто протянул свою хамскую руку к нашему добру! Да, мы отсечем эту руку вместе с головой!
Эдвард искоса посмотрел на Потоцкого.
«Да, этому есть что терять! Десятки сахарных заводов, сотни тысяч десятин земли, полмиллиарда состояния, – этот, конечно, будет драться! Если я из-за несчастных пяти миллионов рискую здесь головой, то уж ему сам бог велел», – подумал он,
– Гэ… умм… да! Это хорошо сказано. Именно руку с головой, хо-хо-хо! Но для этого нужно, чтобы в Варшаве не пускали этих мазуриков – социалистов к власти. Я, знаете, когда узнал, что Пилсудский назначил Игнатия Дашинского министром, так у меня целый день живот болел, – как всегда грубо и чрезмерно громко заговорил Баранкевич. – Ну, думаю, если его министром сделали, то добра не будет! Эта бестия у себя в Люблине и так напакостил достаточно… Гэ… умм… да! Восьмичасовой ра-бо-чий день! Как вам это нравится? Я с двенадцатичасовым прогораю. А они…
Потоцкий властным жестом остановил его.
– Я вижу, пан все упрощает. Дашинский, этот пугающий вас вождь партии польских социалистов, по-своему очень полезный человек. В этом сумасшедшем водовороте, охватившем Польшу, только такие люди, как он, могут спасти нас с вами. А вы его ругаете и к слову и не к слову. Если бы Игнатий Дашинский действительно был опасным человеком, то, уверяю вас, Пилсудский не назначил бы его министром, – уже начиная сердиться, сказал он.
– Гэ… умм… да! Но…
Потоцкий не дал Баранкевичу высказаться.
– Пан очень похож на телеграфный столб. Прошу прощения, я, право, не хотел вас обидеть. Твердость убеждений полезна, но не в такой мере, издевательски засмеялся Потоцкий. – Кстати, пан может успокоиться: восемнадцатого ноября Дашинский подал в отставку.
– Почему? – заинтересовался отец Иероним.
– По-видимому, ему сейчас невыгодно быть министром. Вы понимаете, все-таки он «представитель народа», а ППС поневоле должна играть в оппозицию. Не всем, например, нравится наше законное стремление начать немедленную войну с украинцами, белорусами и литовцами. Чернь, видите ли, не желает больше воевать. Да что чернь! Даже кое-кто из буржуа и помещиков, имения которых пока что в полной безопасности, считают наши планы слишком рискованными. Но таких куриц, к счастью, не так уж много. Во всяком случае, мы заставим и их раскошелиться. Если они думают, что только мы будем создавать на свои средства целые полки и защищать их сундуки, то они глубоко ошибаются.
Баранкевич принял намек на свой счет.
– Гэ… умм… да! Но не у всех же состояние одинаково.
Чувствуя, что Баранкевич может сейчас сказать Потоцкому какую-нибудь дерзость, Эдвард вмешался в разговор:
– Скажите, граф, если это не секрет, куда вы думаете направиться отсюда?
– Вам я могу открыть свой маршрут. Я еду в Здолбуново. Там формируется мой полк, которым я буду командовать. Кстати, вы не послали еще «Начальнику государства» свой рапорт и просьбу утвердить производство в офицеры всех командиров вашего отряда? – сказал Потоцкий.
– Нет, – ответил Эдвард. – А что, разве Пилсудский обязательно должен это утверждать?
– Да, но это не должно вас тревожить. Он это сделает без оговорок. Сейчас такое время, что не до формальностей. Вы тоже думаете формировать полк? Ну, вот! Чин полковника польской армии вам обеспечен.
Эдвард вспыхнул.
– Я, граф, уже пять лет ношу звание полковника гвардии, в данное время – полковника французской службы.