К сожалению (это мы очень хорошо знаем по описанию мореплаваний), в океане и конь нетерпения и конь вожделения самовольно забираются в колесницу, запрягают вместо себя разум и начинают его подхлёстывать. И тогда мы уже не можем смотреть на океан с тем же спокойствием, с каким он глядит на нас. Эти мудрые строки будут моим прощальным словом к Индийскому океану.
По левому борту, уже исчезая в мерцающей дымке зноя, тянется Сомали. Около маяка, расположенного на самом верху мыса Гвардафуй, оно было совсем близко от нас — в километре, в полутора. Бурные, светло-бурые, местами бледно-жёлтые скалы, лишённые растительности и влаги. Они круто обрываются в море, и их раскаляет солнце. Между скалами к синей воде спускаются низкие, безжизненные и бесцветные долины, занесённые песком пустыни и похожие на реки или на языки глетчеров. Ни одной рыбачьей лодки, ни одного дома, ни одной живой души на этом одиноком и грустном берегу. На фоне бурой, освещённой солнцем скалы показывается высоко выпрыгнувшая из воды рыба, с плеском она падает обратно — наверно, в подстерегающую её пасть.
Кораблей здесь больше. Но Аденский залив достаточно широк, чтобы они оказались за горизонтом. Мы видим лишь те, которые направляются в Австралию или идут вдоль восточного берега Африки на юг.
Видим первых акул. Они, правда, лишены всякой агрессивности и, проплыв некоторое время перед кораблём, исчезают. Безобразная всё-таки рыба. Эта тупоконечная голова обжоры, эта грязная окраска и наглые движения! Невольно покрепче вцепляешься в поручни. Птиц здесь больше, но все же не так много, как могло бы быть вблизи от берегов. По воде плавают зеленые водоросли, очевидно, оторвавшиеся ото дна.
После долгого перерыва ветер вновь становится попрохладнее. И впервые после экватора вода в бассейне опять начинает освежать — 24 градуса. Температура воздуха 27 градусов.
С сегодняшнего дня живём по московскому времени. В течение рейса из Австралии у нас было шесть двадцатипятичасовых суток: аделаидское время на шесть часов опережает московское. Теперь мы будем придерживаться московского времени и на порт-саидской, и на александрийской, и на дарданелльской, и на одесской долготе. Все-таки хоть что-то устойчивое.
4 апреля
Утром прошли Баб-эль-Мандебский пролив и вошли в Красное море. Слева от нас Африка, справа — полуостров Аравия. Наконец-то небольшая волна и тёплый гул моря. Ветер — с кормы. Идём для себя неплохо — за последние двадцать часов покрыли двести пять миль.
После обеда слева от нас остался остров Цугар — один из крупнейших в Красном море. Очень близко от него, местами всего в километре, проходит большой морской путь. Удивительный пейзаж: чёрные конусообразные горы (высота Футы, самой большой горы Цугара, 2047 метров), тёмные каменистые склоны, и все это затянуто столь свойственной Красному морю почти бесцветной жёлто-серой дымкой, смягчающей резкость контуров. Странно плыть по таким синим, большим и весело шумящим волнам, над которыми столько пыли. Пустыня врывается в море, во рту пересыхает, в глазах щиплет, а на зубах скрипит тонкая, невидимая песчаная пыль. Когда ветер дует с Аравийского полуострова или с пустынного Африканского материка, песчаная пыль сужает видимость до пятидесяти метров.
Справа от нас остаётся остров Абу-Али. Это крутые скалы того цвета, каким обозначают на картах пустынные плоскогорья. На вершине острова маяк. Сколько мы ни разглядывали в бинокли и простым глазом скалистую стену, обрывающуюся в море, но так и не сумели найти место, где мог бы пристать корабль или шлюпка.