Вероятно, она уже много лет мечтала об этих объятиях, в них чувствовалась сила порыва, который она и хотела бы, но не могла сдержать. Туллио же казалось, что его не обнимают, а мнут между шкивами какой-то машины; потому что в этом на первый взгляд беспорядочном неистовстве была какая-то рассчитанная точность; и он недоумевал, видя, какой яростный пыл скрывается в этой женщине, которую он всегда видел такой холодной и сдержанной. Наконец она как будто успокоилась и замерла словно в изнеможении, обхватив его шею и устало склонив голову к нему на грудь. Она теперь стала такой же кроткой, какой неистовой была во время объятий.
Но Туллио не мог понять, почему она сначала была полна неистовства, а теперь присмирела. Пальцами он еще чувствовал пушистую мягкость шубы, которая волновала его больше, чем прикосновение губ женщины, а в глазах вместо вздымающейся полуобнаженной груди сверкал драгоценный камень, и он видел, как рука кокетливо поворачивается на свету. Он был холоден, полон неприязни к ней и думал только об одном: как можно скорей порвать эти опасные и - он был теперь уверен в этом - корыстные отношения. Пожалуй, удобней всего сослаться на то, что он друг де Гаспериса и не может делать ему подлость.
Он уже хотел оторвать ее руки от своей шеи, уже готов был начать длинную нравоучительную речь, как вдруг за деревьями с шумом распахнулась стеклянная дверь и тень упала на аллею.
- Варини, Варини, какого дьявола!.. - воскликнул Локашо добродушным и ровным голосом.
Но Варини - ибо это был именно он - быстро прошел по дорожке и бросил спокойно, не повернув головы к беседке:
- Прощай, Элена.
Калитка, отворившись, скрипнула и тут же со стуком захлопнулась.
- Варини... - снова прозвучал голос Локашо, на этот раз уже с некоторым беспокойством. - Варини... Да куда же ты?
Двое в беседке отодвинулись друг от друга сразу, как только открылась дверь. Едва Варини скрылся, женщина вскочила и, не говоря ни слова, побежала к дому. Испуганный Туллио, чувствуя сильное искушение улизнуть, последовал за ней.
Локашо все еще стоял в дверях и звал Варини. Увидев их, он смущенно посторонился. Де Гасперис и Пароди оставались возле подноса с бутылками. Пароди вытирал лицо платком, одна щека у него была мокрая, по полу катался бокал.
- Он просто ненормальный, - повторял Пароди с недоумением. - Какого дьявола... Я сказал только: "Любопытно, что там делают Монари и синьора Элена", - больше ничего, вы оба свидетели, а он, как ненормальный идиот, ей-богу, - бах! - швырнул мне в лицо бокал... Скажите сами, разве в своем уме такое сделаешь? Но он был в проигрыше, а когда человек проигрывает...
Он говорил это, вытирая лицо, а Де Гасперис с еще более отупелым видок, чем обычно, повторял:
- Это ничего... Он просто вспылил... просто вспылил. - И указывал Пароди мокрые места на пиджаке.
- Ушел и даже не сказал мне: "Чтоб ты треснул", - заявил Локашо не без торжества, входя вслед за Туллио и женщиной. Но она посмотрела по очереди на присутствующих гордо и вызывающе. Потом громко сказала:
- Вон!
- То есть, как это вон? - переспросил Пароди почти весело, переставая вытирать лицо.
- Вон! - повторила она, и в голосе ее вдруг зазвучал гнев. - Убирайтесь вон... И вы, Локашо... Вон отсюда... Я не хочу больше вас видеть... Вон!
Локашо и Пароди смотрели на нее, разинув рты от удивления.
- Но, Элена... - вмешался было ее муж.
- Молчи, - оборвала его она. Потом повернулась к двум другим.
- Убирайтесь... Вон отсюда! Поняли?
- Но мы-то при чем? - сказал Локашо. - Это все Варини. А сам я не понимаю даже, что произошло.
Пароди, не такой лицемерный и добродушный, как Локашо, уже опомнился и, показав на лоб, зловеще спросил своего приятеля:
- Она что, с ума спятила?
На нежных щеках Де Гасперис вспыхнул яркий румянец.